— Как поживаешь? — кричит Лютфу. — Хорошо?
— Слава богу, хорошо, а ты?
— Сам видишь, работаем...
Да, действительно, они здесь все время работают. В этой огромной студии каждый трудится над тем, чтобы создать какой-то новый мир, воображаемый мир мечты.
Но, пожалуй, никто из них, никто в этом большом городе не замечает, что за этим искусственным светом существует огромный мир, мир, возможно, мрачный и темный, но все же реальный мир. И он, очевидно, интересует их гораздо меньше, чем какой-либо рассказ Сарояна, написанный на другом конце земного шара!
Да, большой город живет своей жизнью. Вертясь в этом адском круговороте, они не чувствуют никакой ответственности за тот мрачный мир, из которого он приехал, и ничего не хотят знать о нем.
Ахмед, как во сне, смотрит на декорации, на снующих в колеблющемся свете прожекторов полуголых девиц, и ему кажется, что все это он уже видел когда-то очень давно. Он почувствовал вдруг себя подавленным и опустошенным. Ему захотелось поскорее сесть в поезд, на котором еще только утром он летел сюда, как на крыльях, проведя перед этим бессонную ночь, полную радостных ожиданий. А теперь он готов, как на крыльях, улететь туда, в горы, в тот темный мир у подножья вершин, освещенных солнцем.
Повести
Мир тьмы
I
Ахмед посмотрел на часы и невольно улыбнулся. До наступления Нового года оставалась одна минута. Он подошел к столу, на котором стояла керосиновая лампа. Тусклый свет ее отбрасывал длинные тени на кирпичной стене. По привычке, оставшейся с детства, Ахмед принялся отсчитывать секунды: раз, два, три, четыре... Новый год приближался медленно, не спеша... Ахмед потушил лампу и, раздвинув на окне занавески, прислонился горячим лбом к запотевшему стеклу.
Кругом непроглядная тьма. Ни души.
Днем Мазылык, утопающий в зелени оливковых деревьев и лужаек, казался ярким и оживленным. Но как только заходило солнце, воцарялась жуткая тишина. Словно огромный темный колпак, опускалась на Мазылык ночь. Жизнь замирала. Страшась зимних холодов, окна в одноэтажных кирпичных домишках делали крошечными — лишь бы можно было высунуть голову. Там, за этими окнами, спали люди, безропотно смирившиеся со своей судьбой.
Ахмед приехал в Мазылык ранним весенним утром. На станцию поезд пришел в полночь. До Мазылыка предстояло еще трястись пять часов на мулах. В слабом свете, падавшем из окон станции, Ахмед еще раз пробежал глазами письмо, полученное им от секретаря суда. «Поезд прибывает в Каракече в полночь. Сообщите дату вашего приезда. Мы вышлем кого-нибудь встретить вас». Ахмед дал телеграмму; может, не получили... Кроме станционного сторожа с фонарем в руках, никого не видно... Вот она, Анатолия, молчаливая, спокойная! Здравствуй!
Но что делать? Ахмед растерянно озирался по сторонам.
— Земляк! — обратился он к сторожу. — Меня должны были встречать из Мазылыка...
— Еще вечером приехал один на муле... Спит, болван.
Все пожитки Ахмеда умещались в одном чемодане. Он удобно уселся в широкое седло и, вдыхая свежий ночной воздух, пустился в путь, сопровождаемый сонным погонщиком. Ахмед долго ехал между скал, через сосновые рощицы, в которых заливались соловьи. Тишина, покой. Все это будило воспоминания: розовое здание начальной школы, большой сад, где он играл со своими сверстниками, ивы, лицей, волнующие встречи с девушками из квартала, университет, кофейни Беязита[23], крытый рынок, книги с яркими обложками, кинотеатры, трамваи, недовольный жизнью муж тети, ласковая, нежная тетя... Грустно было расставаться с ними. Ахмеду было пять лет, когда умерли его родители. Тетя, заменившая ему мать, при расставании горько плакала, а дядя, стараясь скрыть волнение, делал вид, что рассматривает прохожих. В свое время старик, конечно, хотел избавиться от него, но в момент расставания он был искренне расстроен.
— Держись, господин судья...
Начался спуск. Копыта мула то и дело скользили по крутой каменистой дороге.
Уже светало, когда они приехали в Мазылык. Минарет казался розовым в лучах восходящего солнца. Из труб домишек, выстроившихся на склоне холма, струился голубой дымок. Мул, добравшись до знакомой дороги, пошел быстрее, словно почуяв близкий отдых. Старик крестьянин, куривший, сидя на корточках под деревом, не обратил никакого внимания на Ахмеда. Но двое ребят, возившихся на навозной куче, заметили его. Один из них громко спросил, указывая на Ахмеда: