Прав был французский философ. Жизнь действительно похожа на плохо сшитый башмак.
IV
Когда в деревне Чальдере садится солнце, ветви смоковниц с крупными широкими листьями становятся красными. Багряно-зеленое море красок слепит глаза. В тростнике журчит ручей, вьющийся голубой лентой по равнине до самой реки, что в четырех часах ходьбы от деревни. Щеглы в красных фесочках, жаворонки в своей одежде цвета хаки, дятлы в зеленых джуппэ[34] разлетаются по своим гнездам на покой. Краски сливаются, темнеют, легкая синяя дымка окутывает все вокруг. С белого деревенского минарета доносится печальный эзан[35]. С сумками за спиной и с серпами на плече в деревню возвращаются усталые люди. Словно светлячки, мерцают в их руках фонари. Деревенские парни, собравшись в кофейнях с низкими земляными потолками, играют в «шестьдесят шесть».
Кадыбаба приехал в Чальдере расследовать одно дело. Сейчас он сидит в комнате для гостей у Дервиша-аги и потягивает кальян. Дервиш-ага — степенный седобородый старик с властным взглядом. Четверо его сыновей, каждому из которых за пятьдесят, стоят в знак уважения к отцу. Самому младшему внуку двадцать лет, старшему — пятьдесят. Им не разрешается даже войти в комнату, где сидит гость. Только дети этих внуков сидят у ног своего прадеда. Стоит Дервишу-аге взглянуть на сыновей, как почтенные старцы бросаются к медному чайнику на огне, торопясь наполнить душистым чаем пустые стаканы. Дрова в очаге потрескивают, по комнате разливается волна теплого воздуха. Глубоко затянувшись кальяном, Кадыбаба спрашивает:
— Что же он еще говорил?
Дервиш-ага с достоинством, не спеша продолжает:
— Умный парень, знает дело. Спросил меня, сколько денег я дам для того, чтобы в касабе был свет. Я сказал — дам, сколько смогу. Ведь это наша касаба. Нам тоже хочется, чтобы в ней стало веселее. И мы, старики, как-нибудь съездим туда, порадуемся. Конечно, поможем, насколько это будет в наших силах. Ахмед-бей говорил с нашим Сулейманом. Видно, всерьез взялся за дело... Мы не знаем, как получается свет от машины, жжем лучину, а достанем керосин — жжем керосин. Но лампочка, конечно, лучше, Ахмед-бей говорит — чистота будет. Нет запаха ни от лучины, ни от фитилей Будет вертеться колесо, как на нашей мельнице, и ночью в касабе станет светло, как днем.
«Ну, наш Ахмед не поскупился здесь на красноречие», — подумал про себя Кадыбаба и сказал:
— Умный парень, в городе вырос. Такими вещами очень интересуется.
Да, если этот умный парень захочет, он будет хорошим зятем... При одной только мысли об этом на душе у Кадыбабы становилось легче. Хоть он и говорил всем, что его дочери Джанан восемнадцать лет, на самом деле через два месяца ей исполнится двадцать три. Время летит, а женихов нет. Милостью аллаха ему послан холостой помощник. Упустить такой случай? До самой смерти не простит себе этого Кадыбаба. Он сделал все возможное, чтобы заинтересовать Ахмеда. Но в таких делах не следует спешить. Постепенно образуется. Лишь бы аллах благословил. Желая умилостивить аллаха молитвою, в последнее время по утрам Кадыбаба прочитывал Бухариишерифа на несколько страниц больше.
В комнату вошел староста деревни Сулейман, человек лет сорока с необыкновенно хитрым лицом. Не решаясь сесть, староста встал у порога, вместе с бородатыми сыновьями старика. По знаку Дервиша-аги он боязливо присел на самый крайний миндер[36]. Сулейман весь извивался, стараясь выразить свое уважение хозяину. Но глаза его оставались хитрыми, в них сквозила плохо скрываемая насмешка.
— Как больная? — небрежно спросил Дервиш-ага.
— Видно, хуже ей, Старший ага. (Все жители Чальдере, обращаясь к Дервишу-аге, называли его Старший ага, а его сыновей — Младший ага.) Жар у нее...
— У вас кто-то болен, староста? — спросил Кадыбаба, затягиваясь кальяном.