— Я очень болел, Хатидже-нинэ?
Старуха пожала плечами. По ее мнению, болезнь не была опасной, если человек не умер.
— Болел...
— Сколько часов я проспал?
Хатидже-нинэ странно посмотрела на Ахмеда, потом широко улыбнулась беззубым ртом:
— Много...
Ахмед впервые видел ее улыбку. Ему так хотелось с кем-нибудь поговорить.
— Расскажи-ка, что слышно в касабе, Хатидже-нинэ?
— Да что может здесь быть, ничего... Касаба — она и есть касаба.
— Как соседи?
— С тех пор как ты посадил Салиха в тюрьму, дети ходят голодные. У Джафера вол болеет... В прошлом году один сдох, если и этот сдохнет, как будет жить?
Ахмед почувствовал, как в сердце его медленно закрадывается тревога.
— Значит, семье Салиха трудно приходится?
Хатидже-нинэ молча, с укором посмотрела на него, словно говоря: «Ты влез в их семейные дела... Ты один виноват, что они теперь так мучаются... Да еще осмеливаешься жалеть их!» Улыбка ее тотчас исчезла, на лице появилось обычное хмурое выражение. Направляясь к двери, она сухо сказала:
— Господин каймакам наказал, когда проснешься, сообщить ему. Пойду пошлю кого-нибудь.
Вскоре по уходе Хатидже-нинэ во дворе раздался зычный голос лесовода, в одно мгновение рассеявший все тревоги Ахмеда. С лесоводом пришел и учитель Бекир.
Войдя в комнату, лесовод поставил на стол какую-то коробку.
— Желаем выздоровления. Ты нас здорово напугал, судья.
Улыбаясь, Ахмед пожал им руки.
— Каждый день по нескольку раз, — говорил Бекир, — мы справлялись у Хатидже-нинэ, проснулись вы или нет. Слава богу, что хинные уколы все-таки помогли. Это вот лесовод придумал.
— Какие уколы?
— Ну и чудак ты, Бекир! — закричал лесовод, хлопнув учителя по спине. — Ведь Ахмед ничего не знает! — И он принялся оживленно рассказывать. Узнав о том, что Ахмед потерял сознание в поле, он тотчас побежал к каймакаму. Вместе они пошли к Хатидже-нинэ. Ахмед лежал без сознания, бледный как полотно. Каймакам послал за муниципалитетским врачом, но старик доктор не мог выйти из дому из-за обострения ревматизма; слава богу, он, лесовод, не оказался таким беспомощным, как другие. В его аптечке есть все — от сульфамида до вакцины от сибирской язвы. Они с каймакамом смерили ему температуру. Его то знобило, то бросало в жар. Они смело поставили диагноз. Потом позвали Садыка-агу, и он три дня подряд делал Ахмеду уколы хинина. Температура спала, но организм его был так истощен, что целых пять дней он пролежал в забытьи...
Ахмед слушал все это с удивлением, но в то же время как-то равнодушно, словно речь шла не о нем, а о ком-то другом. Вдруг ему вспомнилась Седеф. Бедняжка... Целых пять дней провела она у его постели без сна. И увидев наконец, что он пришел в себя, сразу уснула. Ему слышался ее шепот, ее глубокое дыхание.
Божественная радость наполнила его сердце.
— Ну, будет тебе, — остановил лесовода учитель Бекир. — Слава богу, все прошло.
— Я огорчен, друзья, что невольно причинил вам беспокойство, и очень благодарен за ваше внимание ко мне.
Лесовод пододвинул стул к постели Ахмеда и сел, радостно потирая руки:
— Ну, а теперь перейдем к новостям!
— Какие новости?
Ахмед был счастлив, как ребенок, которого все балуют. Хотелось слышать только радостное, любить.
— Завтра будет гореть свет.
Лесовод задыхался от волнения.
Что за свет? Все перемешалось в голове Ахмеда — и действительность, о которой ему рассказывали, и сновидения. Разве не горел свет, когда он открыл глаза сегодня утром? Да такой свет, что, казалось, он никогда не погаснет!
— Если поднажать на рабочих, монтаж турбины можно закончить сегодня. Но мы хотим эту благословенную минуту пережить вместе с вами. Поэтому мы велели мастеру не торопиться. Завтра к вечеру все будет закончено.
Значит, дерево, в течение долгих месяцев орошаемое тревогами и волнениями, через сутки даст свои первые плоды! Лесовод и учитель ушли. Сердце Ахмеда пело от восторга. Да, эта новость могла в один миг восстановить его здоровье, подорванное тропической лихорадкой. В комнату вошла Седеф с чашкой молока. Ахмед, волнуясь, сказал, указывая на лампочку, давным-давно повешенную на потолке:
— Завтра она загорится.
Седеф молча поставила чашку с молоком и румяный поджаренный хлеб на стул у постели. Горячее молоко распространяло аппетитный аромат.
— Это, наверное, гости забыли? — сказала Седеф, взяв коробку, оставленную лесоводом. — Конфеты, наверное. А сверху бумажка приколота. Что-то написано.