Он словно безумный метался по комнате. Подойдя к столу, наугад взял книгу. «Кандид» Вольтера. Кандид, то есть чистосердечный, глупый человек... Это я... Надо расчистить наш сад. Но Мазылык, по-прежнему этот Мазылык!
Он взял другую книгу. «История наук». Семь тайн вселенной. Ах, этот Мазылык!
Отбросил и эту книгу, взял третью. Алдуис Хукслей, «Новый мир»... Но Мазылык, снова Мазылык!..
— Принести суп?
Ахмед смотрел мутными глазами, ничего не понимая. Перед ним — Седеф, словно закутанное в тюль привидение. Между ними огромное расстояние, которое ему ни в одном из его снов не удалось преодолеть.
— Это ты? — произнес он сдавленным голосом.
— Я.
— Подойди поближе.
Девушка нерешительно сделала несколько шагов, растерянно спросила:
— Чего тебе?
Ахмед глубоко вздохнул. Видение, в несколько шагов преодолевшее это огромное расстояние, стояло перед ним.
Он протянул руки и привлек девушку к себе. Губы его скользили по ее лицу, пытаясь разгадать душу Мазылыка. В этих поцелуях была не любовь, а ненависть и отвращение. Седеф вздрогнула, но не пыталась вырваться. Она чувствовала тубы Ахмеда на лице, шее, плечах. Дрожащие пальцы его разорвали передник, коснулись ее груди. От обнаженной груди слегка пахло йодом... У Ахмеда потемнело в глазах. Он уже не мог разглядеть видение, которое билось у него в руках.
Когда Ахмед проснулся, солнце стояло уже высоко. Близился полдень. Ахмед встал. Было прохладно. Чувствовалось приближение зимы.
Подойдя к окну, он взглянул на улицу. У навозных куч возились ребята. Ахмед узнал среди них младшего сына дровосека Салиха — вылитый отец с его огромной головой... При виде этого ребенка Ахмеда снова охватило чувство отвращения. В голове, вне какой-либо связи друг с другом, возникали мысли, образы... Дровосек Салих... Вольтер... Жить... Ревизор... Домик тети в Аксарае... Снова дровосек Салих...
Во дворе послышались шаги. Что произошло вчера вечером? Он помнил только разговор с ревизором. А потом — мрак...
— Ты что, нездоров, братец?
На пороге стоял лесовод.
— Я зашел к тебе на службу — говорят, не приходил.
С трудом переводя дыхание, Ахмед смотрел на него, но не узнавал.
— Я здоров.
— После обеда собираюсь поехать по одному делу в деревню Умурджу. Велел приготовить две лошади. Если не занят, поедем вместе.
— Да нет, особых дел нет.
— Ночи лунные, успеем вернуться. Поедем?
— Ну, что ж, поедем...
— Тогда собирайся... Лошади ждут у лавки Хасана... А я сейчас кое-чем запасусь, чтобы не голодать в дороге... Да, чуть было не забыл, тебе письмо.
Вскрывая конверт, Ахмед слышал, как во дворе лесовод перебрасывался шутками с Хатидже-нинэ. Письмо было из Стамбула, от дяди.
«Дорогой мой!
Давно уже мы не получали от тебя весточки и очень беспокоились. Особенно сильно тревожилась тетя. Она очень обрадовалась твоему письму, в котором ты сообщаешь о предполагаемом отпуске. Но непродолжительный отпуск недостаточен, чтобы утешить твою тетю. Она уже немолода, здоровье ее подорвано тоскою по тебе. Ты мечтал стать адвокатом. Мне это было известно. Но, несмотря на это, я был сторонником того, чтобы ты начал службу в Анатолии. Мне хотелось, чтобы ты стал настоящим человеком. Однако сейчас я понял, что нельзя жертвовать здоровьем старой женщины даже во имя твоих интересов. Поэтому мы с тетей считаем, что ты должен вернуться в Стамбул и работать здесь, где ты пожелаешь. Ведь у нас, кроме тебя, никого нет. Конечно, ты волен сам решать свою судьбу. Ждем ответа. Я и тетя очень соскучились по тебе и с любовью целуем тебя».
Ахмед чуть не задохнулся от радости. Снова и снова перечитывал он последние строчки письма. Ты должен вернуться в Стамбул... здесь... где пожелаешь... Конечно... решать свою судьбу... Ждем отве... Какой там ответ! Вместо ответа он приедет сам. Решено: завтра же в дорогу! И никому ничего не говорить об отъезде!
Мысль уехать потихоньку, ни с кем не попрощавшись, целиком захватила его. Никому ни слова, тайком... Ахмед лениво потянулся и снова нырнул под одеяло. В эту минуту он забыл о Мазылыке, и даже о своем обещании лесоводу поехать с ним вместе в деревню. Перед глазами у него стоял домик с садом в Аксарае. Тихо трогается поезд, все огорчения, словно станции, мимо которых он едет, удаляются, мельчают и исчезают...