Итак, ночь осталась позади...
«Просил разбудить его пораньше, но... Что если рассердится?» — подумала Сильва.
Она боялась в одну минуту потерять все, что заработала за целую ночь, терпеливо стискивая зубы. Подошла к кровати, осторожно тронула спящего за плечо.
Мужчина зашевелился и открыл глаза.
— Вставай, милый, пора, уже утро...
Шакир-бей обвел взглядом комнату. Опухшее от сна лицо ничего не выражало. Он что-то пробормотал, откашлялся.
— Ну, видишь, утро... Ты просил поднять тебя пораньше.
Мужчина потянулся, протер глаза, зевнул.
— Утро, говоришь?
— Да, утро.
— Который час?
— Половина седьмого.
— В самом деле?
— Жалко было тебя будить, но я подумала, что...
— Хорошо сделала! Очень хорошо сделала, крошка!
Шакир-бей вскочил с постели, подбежал к умывальнику, наскоро умылся, вытерся. Игриво взглянул на Сильву.
— Весьма огорчен, что приходится так рано покидать тебя, но...
— Это серьезно?
— Вполне... Что поделаешь? Работа... Она не ждет, пока я вдоволь нацелуюсь.
— Ты всем так говоришь!
— Иди ко мне, обниму еще разок.
Сильва подошла, стараясь подавить отвращение. Мужчина схватил ее за талию и впился губами в ее рот. Отпустив Сильву, он почувствовал себя на верху блаженства.
Окна дома напротив ослепительно сверкали в лучах восходящего солнца. Шакир-бей опять потянулся.
— Да, славная была ночка!
Он подмигнул Сильве. Она тоже улыбнулась и подумала: «Убирайся поскорей! Сил моих больше нет!»
— Ты меня не любишь, — сказала она.
Шакир-бей развеселился. Надевая подтяжки, он покатывался со смеху.
— Не люблю, говоришь? Ну и сказанула! Я с ума схожу по тебе, куколка!
— Когда любят, чаще заходят...
— Ты ведь знаешь, крошка, я женат. Только раз в две недели удается улизнуть. Да и то с таким трудом! Ты не представляешь, на что я иду ради тебя, чего только не придумываю!
— Полно, полно, не заговаривай мне зубы!
Шакир-бей, раскатисто хохоча, подошел к Сильве, обнял, желая доказать свою любовь, и опять впился в ее губы.
«Зачем я начала разговор?.. — ругала себя Сильва. — Впрочем, что мне оставалось делать? Надо было как-то занять его, пока он одевался. Не могла же я сидеть с хмурым лицом».
Мужчина ушел, оставив на комоде бумажку в пятьдесят лир.
Сильва посмотрела на деньги, пробормотала:
— Ушел...
Обычно он платил тридцать лир, а сегодня оставил пятьдесят... В чем дело?
— Да, ушел... И больше никогда не придет...
Шакир-бей вышел из темного подъезда на залитую солнцем улицу и вздохнул полной грудью. В каждой клеточке своего тела он ощущал приятную легкость. Ноги были налиты сладостной усталостью, дающей иллюзию счастья. Он весь пропах публичным домом.
Покачиваясь, Шакир-бей двинулся к Галатасараю. Сегодня утром на таможне его ждал товар на сто тысяч лир. Сделка сулила минимум десять тысяч лир чистоганом.
Шакир-бей улыбнулся.
«Да, знала бы девка, что я за полчаса хапну десять тысяч, пожалела бы, что продала долгую ночь за полсотни...»
Шакир-бей шел по Бейоглу[53].
От тротуара веяло прохладой. Он с жадностью втянул и себя воздух свежего утра.
«Впрочем, ну ее к черту! — продолжал размышлять Шакир-бей. — Завзятая проститутка! Я даже переплатил. Соглашалась и за тридцать... Надо искать новую. Надоела...»
Он взглянул на часы: семь.
«Такси за десять минут домчит до конторы. Значит, еще есть время. Зайду в «Токатлыян», выпью какао».
Решение принято. Шакир-бей хотел хорошо позавтракать. Он остановился у табачного киоска на углу, чтобы купить сигарет.
— «Йенидже» и газету «Йени Истанбул»!
Старый тютюнджу[54] швырнул на прилавок пачку сигарет и газету. Он никогда не давал свой товар или сдачу прямо в руки. Старик испытывал необъяснимое наслаждение, обращаясь с покупателями грубо, резко, небрежно. Таков был его нрав. Язва желудка сделала черты его лица жесткими, суровыми. Уже много лет никто не видел, чтобы он смеялся.
Старик с трудом помещался в маленькой будочке. Безмолвно, механически, как машина, отпускал он сигареты, спички, газеты.
Лицо — желтое, как лимон, усы — белые, как снег...
«От Харилаоса опять нет письма, — думал он. — Что с ним? Не дай господь, заболел!»
— Пачку «Бафра»!..
Два года назад он отправил Харилаоса к брату в Афины. Мечтал, что сын закончит афинский университет и станет видным чиновником греческого правительства. Каждый месяц старый тютюнджу посылал Харилаосу половину своего заработка. Другой половины им со старухой едва хватало, чтобы сводить концы с концами.