Проползла поливочная машина муниципалитета, выбрасывая в стороны широкие струи воды. Штанины брюк Мехмеда намокли. Дома окутались прохладой.
Распахнулось окно. В нем показалась полуобнаженная девушка. Звонкий голос волной пронесся по улице, над которой клубился горячий пар. До ушей Мехмеда донеслась песня. Никогда в жизни не понять ему этих слов. Он задрал голову. Белоснежное тело извивалось под розовей комбинацией, божественное, счастливое.
К нежному взволнованному пению примешался многоголосый вопль с пустыря:
— Го-о-о-о-ол!..
Шум нарастал. Послышались аплодисменты.
Из мясной лавки вышла служанка. В руках ее был сверток. Проходя мимо Мехмеда, она остановилась, заглянула в корзину:
— Почем?
— Двести! — сердито бросил Мехмед, не спуская глаз с девушки в розовой комбинации.
— С ума спятил? Где это видано, чтобы бобы стоили двести курушей?!
Мехмед метнул взгляд на бобы, которые в другое время отдал бы, не торгуясь, за сто пятьдесят, даже за сто курушей. Его глаза готовы были выскочить из орбит.
— Захочешь — купишь! — выпалил он гневно.
Женщина молча отошла, медленно поднялась по мраморной лестнице, открыла застекленную дверь, исчезла.
Мехмед недобро улыбнулся с чувством превосходства, шмыгнул носом. Песня девушки по-прежнему ласкала его слух.
Рядом остановился спортивный кабриолет канареечного цвета с откинутым верхом. В машине сидели двое молодых людей. Свист и автомобильный гудок на мгновение заглушили песню.
В ответ из окна на первом этаже замахали руками. Через минуту на мраморной лестнице показались две девушки. Громко хохоча, они сели в кабриолет. Мотор глухо заурчал, и машина со скоростью ветра помчалась по улице.
Мехмед опять вскинул голову. Впился глазами в полуобнаженное тело. Упругие груди под розовой комбинацией вздрагивали, трепетали в такт песне.
У корзины с бобами остановился старик в потрепанном костюме. В руках он держал плетеную сумку, из которой торчали перья зеленого лука.
— Почем бобы, сынок? — спросил он дрожащим голосом.
Опять Мехмеда потревожили! Он с трудом оторвал взгляд от груди молодой девушки и злобно посмотрел на старика.
— Эти бобы не по твоим зубам! — сказал он, словно плюнул. — Они слишком молодые...
Глаза Мехмеда сузились. Дыхание участилось. Тело дрожало, испытывая страстное желание подраться — как угодно, с кем угодно...
Старик уронил голову на грудь и ответил так спокойно, что Мехмед даже опешил:
— Ты прав, сынок... Эти бобы не по моим зубам... — и медленно поплелся прочь.
Неожиданно Мехмед ощутил в сердце страшную, щемящую тоску. Он вскочил с места, взвалил на плечи корзину и зашагал по тротуару.
Над домами, смешиваясь с отдаленными криками мальчишек, играющих в футбол, неслась песня девушки.
Мехмед миновал пустырь, на котором разгорелась ожесточенная борьба за мяч. Он ни о чем не думал, ничего не хотел. Он только шел и шел... Его ноги механически отмеряли шаги по дороге, то асфальтовой, то каменной, то мощенной плитками, то грунтовой. Казалось, в таком темпе он может обойти весь земной шар и не почувствует усталости. Мехмед словно забыл, что у него на спине корзина с молодыми бобами, что он несет ее, чтобы продать эти бобы. Он шел быстро, точно опаздывающий домой глава семьи, оставляя позади людей, дома, скверы.
Толпа на узкой улочке перед приземистым деревянным домом преградила Мехмеду дорогу. Мужчины, женщины, дети толкались у распахнутых настежь дверей, стараясь заглянуть внутрь.
Мехмед остановился. Снял с плеч корзину. Поставил у стены. По его спине стекали капли пота.
В комнате на первом этаже судебный врач осматривал труп, а помощник прокурора цепким взглядом изучал обстановку комнаты.
На покосившемся столе со сломанной ножкой стояла керосиновая лампа с закопченным стеклом. В углу — железный сундук, набитый книгами и газетами. Окна без занавесок. Разбитое стекло заклеено старой газетой с предвыборной речью премьер-министра. На грязном деревянном полу валялись листы растрепанной книги, клочки исписанной и чистой бумаги.
На железной койке покойник. Волосы, сильно тронутые сединой, всклокочены. Руки сжаты в кулаки. В широко раскрытых глазах застыл ужас.
— Ясно, самоубийство... — пробормотал доктор.
Старуха-соседка утирала слезы.
— Хороший был человек. Мы столько лет соседи... Ни разу ни на кого косо не взглянул. Недавно уволен в отставку... Всего несколько месяцев... Жил один...