— Сегодня я и тебя заставлю выпить, Асие. На-ка, держи...
— Ах, как я выпью эту отраву? — жеманилась женщина. — Ты столько налил!
— Давай, давай, не тяни... Закрой глаза — и разом... Ну!
Асие поморщилась, однако стакан не вернула и осушила его до дна.
Несмотря на вечерний прохладный ветерок, в комнате было тепло. Асие разделась. Она знала, что мужу, когда он выпьет, нравилось смотреть на ее полуобнаженное тело. Комбинация обтягивала ее стройную красивую фигурку. Она развернула ворох одеял, которые лежали в углу, начала стелить постель.
Хайреттин напевал вполголоса.
— Кончай возиться! — крикнул он жене.
Асие улыбнулась. Покончив с постелью, она должна была играть на уде[98], пока хмельной муж не уснет. Так повторялось каждый вечер вот уже три года.
Чтобы занять Хайреттина, Асие, продолжая стелить постель, сказала:
— Жена тахсильдара[99] купила себе новые туфли.
— Видно, этот тип начал воровать.
— Не греши на человека.
— Да это ясно как божий день. Честный сборщик налогов в наше время не купит жене ржавой шпильки, не то что новых туфель! Я зарабатываю больше, чем он, и то пью ракы только через день.
— А он, наверно, совсем не пьет. Вот и купил жене туфли на эти деньги.
— Как это не пьет? Есть ли в нашем квартале мужчина, не пьющий ракы?!.
Асие расхохоталась. Хайреттин был прав. Даже малые ребята знали, что большинство мужчин квартала возвращаются вечером домой пошатываясь.
Набросив одеяло на приготовленную постель и поправив его, Асие сняла со стены уд с желтой лентой, села напротив мужа.
— Что сыграть?
— Что хочешь.
Асие знала все любимые песни Хайреттина. Проведя несколько раз белыми пальцами по струнам, поблескивающим в свете пятилинейной керосиновой лампы, она затянула:
Голос у нее был нежный, приятный, задушевный.
Тут Хайреттин не выдержал, вскочил и поцеловал жену в плечо, после чего сразу же отправил в рот несколько ложек салата из свежих овощей.
Асие, обрадованная этой лаской, засмеялась так, словно ее щекотали, и продолжала:
Хайреттин начал подпевать жене. Песня окрепла, зазвучала сильнее.
— Аллах мой, какая песня!
В это время из дома напротив донесся приглушенный крик. Невестка старого Каюма родила крепкого красивого мальчугана.
Младенец не закричал, как его мать. Он тихо, бесшумно пришел в этот мир, где ему придется много плакать, смеяться, любить, бороться, надеяться и страдать. Мальчика назвали Мехмед Сабри.
Слесарь Хайреттин и его жена затянули новую песню:
Никто не обратил внимания на крик роженицы. Только уличные псы, дремлющие у заборов, свернувшись калачиком, навострили уши и несколько раз отрывисто тявкнули.
Дом Каюма стоял, как всегда, темный, безжизненный.
Маленький мальчик летучей мышью промчался по безлюдной улице и вбежал в квартальную кофейню. Яркий свет и едкий табачный дым заставили его на мгновение зажмуриться.
— Братец Ибрагим! — крикнул он.
Ибрагим, сын Каюма, играл в карты за столиком возле печки.
— Эй, в чем дело?
Мальчуган кинулся на голос, подскочил к Ибрагиму и, задыхаясь, зашептал ему что-то на ухо.
Продолжая тасовать карты, Ибрагим промычал:
— Хорошо, хорошо...
Он дал соседу снять колоду, роздал карты, вскрыл козыря. Игроки сделали по нескольку ходов.
— Эй, горбун! — крикнул неожиданно Ибрагим хозяину кофейни. — Всем присутствующим от меня по чашке кофе!
Каждый был занят своим делом. Одни, сидя за нардами, бросали кости, другие при свете лампы пытались прочесть по складам газету. Щедрость Ибрагима не пробудила ни в ком любопытства. Только булочник Джемиль-эфенди, сидевший за столом, где в четыре руки играли в «шестьдесят шесть», вскинул голову.
— Благодарствуем... По случаю чего же?
Ибрагим пожал плечами:
— Так, дорогой. Парень родился...
Хаджи Хюсейн-ага сидел, на своем обычном месте, на плетеной скамейке, прислонившись спиной к стене, и курил кальян. На пороге появился секретарь Сезаи.
— Селям алейкум.
— Алейкум селям.
С трудом передвигая ноги, Сезаи дошел до середины кофейни и остановился, покачиваясь из стороны в сторону.