Гораздо больше увлечения дочери Омера беспокоили сейчас слишком пухлые щеки Ишика и его не по возрасту большой живот, на котором уже сейчас с трудом сходились брюки. «Реззан вместо своей диеты лучше было бы подумать о сыне. Если так будет дальше, он лопнет еще до двадцати лет...» — порой думал он.
— Папочка, — обратилась Севги, стараясь не смотреть отцу в глаза, — можно мне сегодня вечером немного задержаться? У нас занятия по рукоделию...
Не спеша сделав несколько глотков чая, Омер, как всегда, сдвинул брови и, тоже не глядя на нее, ответил спокойным, внушавшим уважение голосом.
— Хорошо, но не позже семи будь дома.
— Спасибо, папа, — в звонком голосе Севги послышались искренние нотки радости, в которых прорывались наружу все желания и мечты маленькой, но уже созревающей женщины.
Омер надел шляпу, которую ему подала Фатьма, и вышел на улицу.
Анкарские улицы в этот час уже достаточно нагреты солнцем. В этом году весна ворвалась в город неожиданно, и сразу стало тепло, как летом. От корней недавно политых деревьев шел пьянящий запах земли. Кондитерские лавки напротив парка Кызылай отбрасывали длинные тени. Не спеша обгоняя людей, подставивших свои спины весенним лучам и пытавшихся, очевидно, продлить удовольствие после утреннего чая, он двигался к району министерств — Баканлыклар.
Вот уже двадцать четыре года каждый день он проделывает весь этот путь от дома до работы и обратно, раньше по грязи, теперь по асфальтированным дорожкам. Даже часовая стрелка, вероятно, не могла бы привыкнуть к столь размеренному ритму и сравниться с ним в точности. Ему оставался лишь год, чтобы заслужить право на пенсию. Однако он верил, что сможет работать еще долгие годы. Ему было сорок три. Он чувствовал себя еще достаточно молодым, здоровым и сильным.
Как обычно, он вошел в министерство, поднялся по лестнице и сел за свой стол. Этот день начался точно так же, как и все другие дни.
Открыв один из ящиков, который он каждый вечер тщательно запирал на ключ, Омер достал досье с бумагами для доклада министру. Кресло, на котором он сидел, успело хорошо нагреться солнцем, светившим в окно уже несколько часов. Тепло растекалось по всему его телу. «Надо будет сказать Хасану, чтобы он по утрам опускал шторы», — подумал Омер.
Зазвонил телефон.
— Зайди ко мне на минутку, — услышал он в трубке голос советника.
Омер поднялся, взял под мышку папку с бумагами и направился в кабинет советника. Было ровно половина десятого. Коридор был пуст, если не считать рассыльных, почтительно поднявшихся со своих мест, и нескольких, очевидно, опоздавших на работу чиновников.
...В этот момент автомашина остановилась. До отлета самолета в Стамбул оставались считанные минуты. Все пассажиры заняли уже свои места. Быстро подымаясь по лесенке в самолет, он не слышал, как ему вслед кричал шофер, бежавший за ним, чтобы вручить сдачу. Сильный ветер подымал на аэродроме серую пыль. Сощурив глаза. Омер посмотрел в окно самолета. Размахивая руками и пытаясь ему что-то объяснить, внизу стоял шофер, бледный беспомощный, безголосый, словно человек из другого мира...
...Спор, начавшийся на низких тонах, постепенно разгорался. После того как советник пригрозил Омеру выбросить его из кресла начальника управления, голос его окреп и, казалось, вобрал в себя голоса всех начальников, каких Омеру приходилось слышать за двадцать четыре года службы. Поток оскорблений слился в сплошной крик. Омер уже не помнит точно тот момент, когда он вдруг потерял самообладание. Перед его глазами что-то закружилось, и он вдруг словно оглох.
Омер поднялся и, дрожа всем телом, наклонился к лицу советника.
— Я не позволю со мной так говорить...
— А кто ты такой? — продолжал орать советник. — Кто ты такой, что с тобой нельзя так говорить?
Именно в это мгновение его кулак всей своей тяжестью опустился на физиономию советника. Затем по инерции последовали второй и третий удары. Быть может, тогда ему очень хотелось увидеть советника плачущим, как плачет наказанный мальчишка...