«Как странно, — подумал он про себя. — Или, может быть, именно в том, что я бессилен ответить на эти вопросы, и видна подлинная цена моей жизни? Значит, все эти годы я обманывал себя и, стараясь во что бы то ни стало сохранить покой, не нашел времени даже для того, чтобы лучше узнать своих детей...»
Неджметтин, держа обеими руками поднос, толкнул ногой дверь, которая на этот раз даже не скрипнула, и поставил поднос на небольшой столик с зеркалом, стоявший в углу.
Омер достал бумажник и протянул Неджметтину пятилировую бумажку:
— Возьми... Сдачу оставь себе.
Неджметтин с нескрываемым удивлением посмотрел на деньги, потом на Омера. Подведя в уме счет, он явно отнесся с подозрением к подобного рода расточительству. Бегая глазами, он старался не то измерить, не то оценить Омера. Он скривил губы, пытаясь изобразить что-то похожее на улыбку, и проворчал каким-то недовольным тоном:
— Спасибо... — И, не промолвив больше ни слова, вышел из комнаты.
Почувствовав запах жареного мяса, Омер ощутил всю остроту голода и вспомнил, что с тех пор, как он ел в последний раз, прошло более полутора суток. Забыв даже сесть, он бросил себе в рот большой кусок хлеба и несколько кусочков мяса. Горячие поджаренные кусочки мяса, казалось, впитали в себя лучшие соки земли, они сами таяли во рту, распространяя вокруг опьяняющий аромат. «Вот я и опять соприкасаюсь с жизнью», — подумал он, усаживаясь на табуретку.
Тут он нечаянно взглянул в зеркало. Нет... Не может быть, чтобы это страшное лицо было его лицом. Нельзя поверить, чтобы оно за одни только сутки могло так неузнаваемо измениться. Из зеркала, засиженного мухами, на него смотрел обросший волосами человек с провалившимися глазами. Засаленный ворот рубахи почернел от въевшейся вместе с потом грязи и вдобавок еще был разорван. Наверное, Омер порвал его, срывая с себя галстук. Брови еще больше нависли над глазами, щеки впали.
После всего, что произошло, он впервые взглянул на себя.
«Да, вряд ли я понравлюсь ангелу Азраилу... — пробормотал он, приходя в себя от первого замешательства. — Неужели, даже решив умереть, я забочусь о том, чтобы выглядеть аккуратно, быть чисто выбритым и носить накрахмаленный воротничок? Очевидно, это стало уже моей второй натурой и въелось в меня до мозга костей. В этом я, пожалуй, уже неисправим. Да, умираю я как раз вовремя».
Он взял поднос в руки и отошел от зеркала. Видеть себя он больше не хотел. Сев на кровать, Омер швырнул вилку на пол, откусил кусок свежего хлеба и руками принялся доедать донер-кебаб. Затем, приложив бутылку к губам и запрокинув голову, с жадностью выпил всю воду до дна. Лишь несколько капель небольшими струйками сбежали по его щекам.
III
И сказал бог: да соберется вода, которая под небом, в одно место и да явится суша. И стало так. И собралась вода под небом в свои места, и явилась суша. И назвал бог сушу землею, а собрание вод назвал морями. И увидел бог, что это хорошо. И сказал бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя (по роду и по подобию ее) и дерево плодовитое, приносящее по роду своему плод, в котором семя его на земле. И стало так: и произвела земля зелень, траву, сеющую семя по роду и по подобию ее, и дерево плодовитое, приносящее плод, в котором семя его по роду его на земле. И увидел бог, что это хорошо. И был вечер, и было утро: день третий.
И Омер, как только проснулся, набросил на плечи пиджак и выскочил на улицу.
Лицо его заросло короткой колючей щетиной. Сорочка и брюки, которые он не снимал в течение этих дней, были измяты. Пиджак впитал в себя за это время немало пыли, из-под него выглядывал грязный ворот сорочки. Омер был похож на преступника, только что вышедшего из ворот тюрьмы.
Стрелки больших часов на вокзале Сиркеджи показывали половину шестого. Двери и жалюзи витрин магазинов были еще закрыты. Лишь в нескольких витринах тускло светились не потушенные еще электрические лампочки, свет которых почти совсем померк в лучах восходящего солнца.