— Пойдём, посмотрим, кто это там такой упорный!
Внутреннее пространство церкви было освещено сотнями свечей. Тонкие церковные свечки горели на всех подставках, перед каждой иконой и даже на аналое. Остро пахло воском и ладаном, но храм был пуст. Артём, сориентировавшись, двинулся в боковой проход, к колокольне. В маленьком белёном помещении звонницы, практически повиснув на большом кованом рычаге колокольного привода, изнемогал молодой батюшка в драном подряснике. Силы его были явно на исходе — выпучив невидящие от усталости глаза, бледный и мокрый от пота, с торчащей веником встрёпанной бородкой, он всем весом тянул книзу громоздкий рычаг, подпрыгивая на противоходе. Сверху доносилось тяжёлое гулкое «БАМММ!», от которого вибрировали стены и закладывало уши, и человек снова повисал на рукоятке.
Его пришлось буквально силой отцеплять от рычага — он уже практически не воспринимал окружающее и никак не мог понять, что пришли люди. Издав последний замирающий звон, колокол умолк. Священник тяжело дышал, и, казалось, ничего не видел и не слышал, погруженный в какой-то шоковый транс.
— Эка его заколбасило-то! — сказал Борух с уважением. — Упёртый мужик!
— Ещё бы, — согласился Артём, — пару часов колотил, не меньше. Неудивительно, что так обалдел — от этакого-то грохота… У меня б точно башка лопнула!
Подхватив несчастного под мышки и за ноги, Борух с Артёмом потащили его к выходу. На ступеньках священник вдруг пришёл в себя, оглянулся вокруг безумными глазами, и начал рваться из рук, пытаясь вернуться в храм. Он что-то слабо бормотал, и Борух, наклонившись к нему, разобрал:
— Демоны, демоны… Чёрные твари… Адские птицы…
Прапорщик пожал плечами и потащил священника в люк БРДМ, не обращая на его слабые попытки вырваться никакого внимания. Устроив его на свёрнутом брезенте в кормовом отсеке бронемашины, он с облегчением вздохнул и уселся за руль.
— Придержи его там, писатель! А то он, неровен час, опять звонить побежит… Эка, демоны ему… Птицы, вишь, чёрные… Вот ещё не было печали!
— Чёрных птиц пока не видал, — пожал плечами Артём. — У меня тут больше собаки шалят. Но вот насчёт демонов уже готов пересмотреть картину мира.
Он уселся на откидное сидение у борта рядом со священником, но тот уже не рвался бежать, только тяжело, с присвистом дышал, глядя в потолок.
— Эй, как тебя… Артём! Куда поедем? Ты тут, вроде, абориген… Нужно надёжное местечко — посидеть, мыслями раскинуть о жизни нашей скорбной…
— Есть у меня тут нечто вроде крепости… Я теперь практически феодал, так сказать… Барон Рыжего Замка.
Когда надёжно запертые стальные ворота отсекли опасные пространства ночных улиц и фары заглушённой БРДМ погасли, Борух выбрался на броню и огляделся.
— Да, действительно, настоящий замок! Без штурмовой авиации хрен возьмёшь! Могучая вещь!
— Защитников только негусто, — пожал плечами Артём.
Священник практически пришёл в себя, но молчал и посматривал вокруг диковато, периодически встряхивая головой, будто отгоняя морок. В донжон его отвели под руки, усадили в кресло перед потухшим камином и всунули в руку полный стакан вискаря.
— Выпейте, батюшка! — сказал Борух. — Не пьянства окаянного ради, а в лечебных исключительно целях.
Священник непонимающе смотрел на стакан, рука его дрожала, и по поверхности благородного напитка бежала крупная рябь.
— Может, у него пост сейчас? — неуверенно предположил Артём. В церковных делах он был не силён.
— Ну, так я ему и не колбасу предлагаю, — заметил Борух. — Вискарь — он вполне кошерный… То есть, постный. Исключительно из ячменя делается. Да пейте вы уже, святой отец! А то выдохнется!
— Черт лысый тебе отец! — неожиданно рявкнул священник и единым глотком опростал стакан. Резко выдохнув, он добавил уже потише. — Нехристь иудейский…
— Большинство священников действительно верят в Бога. Циники, представляющие себе священство в виде скопища таких же циников, только толстых и бородатых, чаще всего не правы. Отец Олег был бородатым и нарастившим за несколько спокойных лет небольшое брюшко, но отнюдь не циником. И он верил в Бога. Всегда. С верой в себя было хуже…
Весьма непростыми путями пришёл к Служению Олег, много шрамов было в его душе. Это помогало понимать таких же, как он, — людей, травмировавшихся об жизнь. Их всегда было много на Руси — мечущихся искателей, потерявших, прежде всего, себя, а потом уже все остальное — кто здоровье, кто жильё, кто разум, кто способность противостоять соблазну алкоголя, а чаще всего — все это вместе. В любовно поднятой из руин пригородной церковке привечал он всякого, и каждому находил нужное слово (иногда и крепкое), поучение и настояние. Находил и посильное занятие, и скромную помощь, и душевный покой. В общем, был из тех священников, которые служат оправданием существования Церкви даже в глазах самого закоренелого атеиста.