— Но тебе даже не платят! — возмущенно крикнул Раоден.
— Как же нет, юный принц? Мне платят отцовской гордостью и материнской любовью; мне достаточно радости от созерцания того, как вы растете.
Прошло много лет, прежде чем Раоден понял слова мудрого сеона, но они всегда жили в его сердце. Принц рос и умнел, слушал бесчисленные кораитские проповеди о силе любви и начал видеть сеонов в новом, более глубоком свете. Не слугами или даже друзьями, но гораздо более могущественными существами, проявлениями самого Доми, отражением божественной любви к людям. Служа своему призванию, сеоны куда лучше выполняли заветы Доми, чем могли надеяться их хозяева.
— Наконец ты свободен, друг мой, — с грустной улыбкой произнес Раоден, наблюдая, как кружится и подскакивает в воздухе Йен.
Он так и не добился от сеона ни проблеска узнавания, хотя казалось, что тот стремится держаться поблизости от бывшего хозяина. Шаод лишил Йена не только голоса, но и разума.
— Кажется, я знаю, что с ним случилось, — обратился принц к Галладону.
Они сидели на крыше здания неподалеку от часовни, откуда их, виновато извиняясь, выставил Кахар. С момента своего прихода в общину старик с рвением предавался уборке, и наконец пришло время навести последний глянец, поэтому с раннего утра он настойчиво гнал всех обитателей вон из церкви.
Дьюл поднял голову от книги.
— С кем? С сеоном?
Раоден кивнул. Он лежал на животе у стенки, когда-то ограждавшей разбитый на крыше садик, и рассматривал Йена, а Галладон сидел в тени поблизости.
— Его эйон не завершен.
— Йен, — задумчиво произнес темнокожий элантриец. — Означает лечение. Коло?
— Правильно. Только видишь, теперь на эйоне тонкие царапины, и свет местами потускнел.
Галладон крякнул, но добавить ему было нечего — древняя магия не завораживала его так, как принца. Но стоило тому опять погрузиться в изучение книги об Эйон Дор, как дьюл отвлек его задумчивым вопросом.
— О чем ты скучаешь больше всего, сюл?
— Из прежней жизни?
— Коло. Что бы ты взял с собой в Элантрис, если бы тебе разрешили выбрать одну вещь?
— Не знаю, надо подумать. А ты?
— Мой дом, — мечтательно протянул Галладон. — Я построил его своими руками, сюл. Сам валил деревья, пилил их на доски — все сам, до последнего гвоздя. Никакой особняк не сравнится с красотой жилища, построенного собственными руками.
Раоден кивнул, представляя дом друга. А чем он дорожил настолько же сильно? Как сына короля, его окружало много вещей, поэтому сорвавшийся с губ ответ поразил его до глубины души.
— Письма. Я бы взял связку писем.
— Каких писем, сюл? — Галладон выглядел не менее удивленным. — От кого?
— От девушки.
Дьюл рассмеялся.
— У тебя была женщина, сюл? Никогда бы не принял тебя за романтика.
— Если я не предаюсь трагическим вздохам, как персонаж из дюладелских романов, это не значит, что мне недоступны глубокие чувства.
Галладон примирительно поднял руки.
— Не сердись. Я вовсе не удивлен. И кто эта девушка?
— Мы были на пороге свадьбы.
— Должно быть, стоящая женщина.
— Должно быть, — согласился Раоден. — Хотел бы я увидеть ее.
— Вы никогда не встречались?
ринц покачал головой.
— Потому и письма, дружище. Она жила в Теоде — дочь тамошнего короля. Год назад она начала писать мне, а поскольку ее письма отличались прекрасным слогом и остроумием, я не мог не ответить. Мы переписывались почти пять месяцев, и тогда она сделала мне предложение руки и серца.
— Она тебе?!
— Без тени застенчивости, — ухмыльнулся Раоден. — Конечно, без политики не обошлось. Сарин желала скрепить союз между Арелоном и Теодом.
— И ты согласился?
— Нам представилась прекрасная возможность возобновить связи с Теодом. Прошлый год дался мне нелегко: отец упорствовал в намерении довести Арелон до погибели, а он не отличается терпимостью к инакомыслящим. Но стоило ноше показаться непосильной, как я получал письмо от Сарин. У нее тоже есть сеон, и после объявления о помолвке мы часто разговаривали через них. Она вызывала меня по вечерам, и звук ее голоса завораживал и успокаивал. Порой мы говорили часами.
— Кто-то утверждал, что не собирается хандрить подобно книжным героям, — с улыбкой заметил Галладон.
Принц фыркнул и вернулся к толстому тому на коленях.
— Ты первым начал. Вот мой ответ: я бы взял письма. Meня радовала мысль о свадьбе, даже если в первую очередь она затевалась как ответ дереитскому вторжению в Дюладел.
Воцарилась тишина.
— Что ты сказал? — шепотом переспросил Галладон.
— О чем? О письмах?
— Нет. О Дюладеле.
Раоден ошарашенно разглядывал дьюла. Тот утверждал, что попал в Элантрис несколько месяцев назад, но жители Дюладела славились талантом к преуменьшению.
Республика пала чуть больше полугода назад…
— Я думал, тебе известно.
— Что, сюл? Что, ты полагал, мне известно?!
— Мне очень жаль, Галладон. Дюладелская республика пала.
— Нет, — выдохнул Галладон, не отрывая от принца взгляда широко распахнутых глаз.
Раоден кивнул.
— Произошла революция, подобная арелонской десять лет назад, только более кровавая. Республиканцев уничтожили, и на их место пришла монархия.
— Не может быть! Мы верили в республику, и она стояла крепко!
— Все меняется, дружище. — Принц сочувственно положил руку ему на плечо.
— Только не республика, сюл. Мы получили право выбирать, кто будет нами править, — зачем восставать против такого порядка?
— Не знаю, до нас дошло мало сведений. В Дюладеле царила сумятица, и фьерденские жрецы воспользовались ею, чтобы захватить власть.
— Значит, теперь опасность грозит Арелону. Мы всегда стояли между вами и легионами дереитов.
— Мне это приходило в голову.
— Что случилось с Джескером? Что случилось с нашей верой?
Вместо ответа принц покачал головой.
— Ты должен что-то знать!
— Теперь в Дюладеле царит Шу-Дерет. Мне очень жаль.
Надежда исчезла из глаз дьюла.
— Значит, он покинул нас.
— Остались мистерии, — предложил слабое утешение Раоден.
— Мистерии не имеют отношения к Джескеру! Они — насмешка над святыми понятиями. Только чужаки, которые ничего не смыслят в Дор, принимают участие в мистериях.
Раоден сжал плечо горюющего друга, не зная, как того утешить.
— Я думал, ты знаешь, — беспомощно повторил он.
Галладон только застонал, уставясь вдаль невидящим взглядом.
Принц оставил его на крыше — дьюл хотел побыть наедине с настигшим его горем. Не зная, чем заняться, и желая избавиться от тягостных раздумий, он вернулся в часовню. Грустные мысли тут же вылетели у него из головы.
— Кахар, как красиво! — Принц в восторге огляделся вокруг.
Старик убирался в углу комнаты, и когда он поднял на возглас голову, его лицо сияло гордостью. Налет слизи исчез, явив под собой чистый, бело-серый мрамор. В западные окна лился солнечный свет, отражался от блестящего пола и озарял помещение божественным сиянием. Всю поверхность покрывали рельефы; до сих пор затейливые резные изображения скрывала грязь. Раоден пробежался пальцами по крохотным фигурам, ощущая мастерски вырезанные, как живые, лица.
— Потрясающе, — прошептал он.
— Я сам не знал, что они здесь, господин. — Кахар приковылял к принцу. — До уборки их покрывал налет, а потом они терялись в тенях, пока я не закончил с полом. Мрамор настолько гладкий, что его можно спутать с зеркалом, а окна направляют свет прямо на него.
— И рельефы покрывают все стены?
— Да, господин. На самом деле наша часовня — не единственное место, где их можно увидеть. Иногда попадается стена или мебель, на которых что-то вырезано. Судя по всему, до реода элантрийцы их любили.
— Недаром его называли городом богов, Кахар.
Старик улыбнулся. Его руки почернели от грязи, а с пояса свисало полдюжины размочаленных тряпок для уборки. Но он выглядел счастливым.