– И весь третий отряд?
– Ну.
– На всю вторую смену? Потому что, если они у меня останутся, я им…
– На всю, на всю.
– А через Пашу – это как?..
– Сам всё сделаю, не дергайся.
– А кто мне газету рисовать будет?
– Вот ты, – сказал со смехом Витальтолич, а кто именно «ты», мы не услышали, слово утонуло в смехе, и следующая фраза тоже.
– Ты чего добренький такой сегодня? – настороженно спросил Валерик.
– Да я всегда добренький, ты просто не замечаешь.
– А Маринка… – вдруг сказал Валерик другим тоном и еще что-то добавил, а Витальтолич назвал его шизиком, но почему – мы не услышали.
Валерик что-то пробурчал, Витальтолич ответил в тон, они оба теперь засмеялись. Смешно им, конечно. А мы тут гусиками всю ночь сиди и жди, чего с нами сделают.
Дверь отворилась, вошли оба вожатых – все еще посмеиваясь и не сразу, потому что по-клоунски уступали дорогу друг другу. Валерик, ухмыляясь, сказал:
– Орлы, слушай мою команду. Встать и лечь. Отбой. Еще кто сегодня вякнет – будет с вашим новым вожатым разбираться.
Народ взвыл радостно и удивленно, будто не в курсе до сих пор.
– Прошу вот любить и жаловать, новый вожатый третьего отряда Соловьев Виталий Анатольевич. Ну и, стало быть, у сборного отряда на пересменку тоже он вожатый.
– А вы, Валерий Николаевич? – меланхолично спросил Генка.
– А я, значит, в первый отряд, рокировка такая.
– Класс, – сказал Генка все так же меланхолично.
Вован с Серым заржали. Валерик явно обиделся, но вида не подал. Он повернулся к Витальтоличу и предложил:
– Ну что, вахту сдал. Командуйте, Виталий Анатольевич.
– Вахту принял. А что командовать, Валерий Николаевич, вы же все сказали – спать и не вякать. Подписуюсь.
Валерик сделал многозначительное лицо, и Витальтолич спохватился:
– Ах да. Первый и третий отряды как бы образуют дружественную коалицию…
– Против второго? – совсем уже флегматично уточнил Генка.
– Против кого – решим. Пока решаем за кого. Друг за друга, значит. Соответственно, наш отряд, то есть первый, помогает нашему, в смысле, третьему, э-э, готовить День Нептуна, а мы им помогаем со стенгазетой и так далее. Согласны?
Вован пожал плечами, Серый задергался на кровати, как припадочный. Он, по-моему, вообще мало что соображал, потому что из последних сил сдерживал вопль ликования по случаю смены вожатого. Непростые у них с Валериком отношения были, очень непростые.
Витальтолич сделал вид, что принял скрежет сетки и плечепожатие за знак согласия, и спросил уже так, что не отвертишься:
– Артур, согласен?
– Не буду я ничего рисовать, – буркнул я.
Даже Серый замер. Валерик с усмешкой сказал: «Тхь!»
– А зачем мне пионер, который не хочет даже газету рисовать? – серьезно поинтересовался Витальтолич.
«За мясом», – чуть не сказал я, но сказал вместо этого:
– Ну и ладно.
И отвернулся.
– Вот видишь, – отметил Валерик.
Витальтолич протянул руку – я съежился, – легонько хлопнул меня по плечу и сказал:
– Ложись, Артур. Утро вечера. Отбой, пацаны. Завтра все решим.
Завтра все решили. И уже вечером выдвинулись в Судак.
4. Иди Судак
– Русский китайца держит, значит, а китаец такой высунулся из самолета и кричит: «Мой друг Китай!» А русскому послышалось: «Мой друг, кидай!» Он раз – и кинул. Китаец вниз летит такой, орет: «Спаси-ите!» А нашему слышится: «Спаси-ибо!» Он такой: «Не за что».
И Вован заржал – как всегда, первый, как всегда, украдкой поглядывая на Ленку. Он радовался собственным анекдотам не меньше, чем чужим. Мы тоже заржали, даже я, хотя слышал этот анекдот тысячу раз. Просто настроение было доброе и легкое. Голову и плечи обхватывала крепкая темно-синяя свежесть с яркими белыми звездами в самом верху, песок холодил подкопченные и накупанные бок и ногу даже сквозь одеяло, а жар лизал лицо и грудь, хотя от костра осталась кучка углей, по которым неровно ползали алые и серые пятна. Хотелось добродушно смеяться, по очереди рассказывать анекдоты, придвигаясь все ближе к потрескивающим иногда углям, и вдруг замирать, слушая размеренный прибой: щщщ, пауза, и как будто по галечным клавишам в другую сторону: щщщ. Силуэт крепости под луной был почти не виден, тем более от костра, но я знал, что и крепость здесь, и море здесь, и небо, и все это наше, и нам не жалко делить их с сотнями спящих, гуляющих и вполголоса треплющихся у костра туристов.