— Только этого еще не хватало!
— Да он просто лунатик, — заметил кто-то.
К чести юного Дюфренуа, подобное мнение возобладало в умах людей в ночных рубашках. Невинную жертву усовершенствованных касс, умевших самостоятельно себя защитить, высвободили из клетки.
Дело в том, что, пробираясь в темноте на ощупь, Мишель Дюфренуа дотронулся до кассы с ценностями, чувствительной и целомудренной, как юная девушка. Сразу же заработал механизм безопасности. В зале открылся раздвижной пол, а в конторах резко захлопнулись двери и вспыхнул яркий свет. Разбуженные оглушительными гудками служащие бросились к провалившейся в подвал клетке.
— Теперь будете знать, — сказал банкир молодому человеку, — как гулять там, где вам нечего делать!
Пристыженный Мишель не нашелся, что ответить.
— Но каково! — воскликнул Атаназ. — Вот уж действительно хитроумная штука!
— Однако, — возразил ему господин Касмодаж, — эту машину только тогда можно будет назвать совершенной, когда вор, помещенный в опломбированный вагон, с помощью толкающего устройства прямиком окажется в префектуре полиции!
«И особенно, — подумал Мишель, — когда машина сама же вынесет ему приговор по статье кодекса: кража со взломом».
Но, оставив подобное замечание при себе, он под всеобщий хохот выбежал из зала.
Глава VI
ГДЕ КЭНСОННАС ПОЯВЛЯЕТСЯ
НА САМОЙ ВЕРШИНЕ ВЕЛИКОЙ КНИГИ
На следующий день Мишель, провожаемый насмешливым перешептыванием клерков, отправился в бухгалтерию. Слухи о его ночном приключении уже передавались из уст в уста, и мало кто мог удержаться от смеха.
Мишель вошел в обширную залу, увенчанную куполом из матового стекла. Прямо посередине, на одной ножке-опоре, этом настоящем чуде механики, возвышалась Большая Книга банкирского дома. Она заслужила прозвание «Великой» с гораздо большим правом, нежели сам Людовик XIV. В ней было двадцать футов высоты, искусный механизм позволял поворачивать ее, словно телескоп, к любой точке горизонта, а хитроумное сооружение из легких мостков по желанию писца опускалось или поднималось.
На белых листах трехметровой ширины трехдюймовыми буквами записывались текущие операции банка. Заголовки «Выплаты из кассы», «Поступление в кассу», «Суммы, являющиеся предметом переговоров», выписанные золотыми чернилами, ласкали взор любителей подобных вещей. Другими чернилами отмечались переносы и нумерация страниц. Что же до цифр, идеально расположенных в столбик, что изрядно облегчало сложение, то франки узнавались по вишнево-красному цвету, а сантимы, рассчитанные до третьей цифры после запятой, отличались темно-зеленой окраской.
Мишель был потрясен, увидев столь величественный монумент. Наконец он осведомился о господине Кэнсоннасе.
Ему указали на молодого человека, устроившегося на самых высоких мостках. Поднявшись по винтовой лестнице, Мишель через несколько секунд оказался на вершине Большой Книги.
Месье Кэнсоннас поразительно уверенной рукой как раз трудился над заглавным «Ф» высотой в три фута.
— Господин Кэнсоннас? — осведомился Мишель.
— Не сочтите за труд подойти ко мне, — ответил счетовод. — С кем имею честь?
— Месье Дюфренуа.
— Не вы ли герой ночного происшествия, который…
— Да, я тот самый герой, — довольно дерзко ответил Мишель.
— Это делает вам честь, — продолжал Кэнсоннас, — вы — честный человек. Думаю, вор не попался бы на такую удочку.
Мишель внимательно разглядывал своего собеседника: уж не насмехается ли тот над ним? Удивительно серьезное лицо счетовода исключало подобное предположение.
— Я — в вашем распоряжении, — проговорил молодой человек.
— А я — в вашем, — сказал копировщик.
— Что я должен делать?
— Просто медленно и четко диктовать мне все статьи текущих записей, которые я заношу в Большую Книгу! Не ошибайтесь! Соблюдайте правильную интонацию! И, пожалуйста, погромче! Одна помарка, и меня выставят за дверь!
Других указаний не последовало, и они приступили к работе.
Хотя Кэнсоннасу исполнилось всего лишь тридцать, но вид его был столь серьезен, что выглядел он на все сорок. Однако, если приглядеться повнимательней, под этой отпугивающей своей строгостью маской в конце концов можно было обнаружить неподдельную жизнерадостность и поистине дьявольское остроумие. На третий день Мишелю показалось, что именно эти черты он разгадал в своем новом наставнике.
Тем не менее в конторе у счетовода прочно утвердилась репутация простачка, если не сказать больше — дурачка. О нем рассказывали истории, перед которыми тускнели все Калино[41] былых времен! Но он обладал двумя неоспоримыми достоинствами: отменным почерком и аккуратностью. У него не было равных в письме как крупным, так и мелким курсивом.
41
Калино — главный персонаж водевиля, шедшего с большим успехом на парижской сцене в 1856 году; этот простоватый, наивный театральный герой вошел в пословицу.