— Ну! — вскричал музыкант. — До вас дошло? Вам понятно, что вы присутствуете при опыте великого ученого? Что оказались в его лаборатории? Вы чувствуете, как выделяется углекислый газ? Ощущаете давление в четыреста восемьдесят атмосфер? Цилиндр начинает вибрировать! Осторожно! Берегись! Аппарат вот-вот взорвется! Спасайся, кто может!
И мощным ударом кулака по клавишам, способным разбить их вдребезги, Кэнсоннас воспроизвел взрыв.
— Уф! — выдохнул он. — Достаточно ли убедительно? Достаточно ли эффектно?
Мишель просто остолбенел. Жак едва сдерживался, чтобы не расхохотаться.
— И ты делаешь ставку на подобную музыку? — наконец спросил Мишель.
— Еще бы! — ответил Кэнсоннас. — Это вполне в духе времени. Сейчас все увлечены химией. Меня поймут. Но одной идеи мало, требуется ее воплощение.
— Что ты хочешь этим сказать? — поинтересовался Жак.
— Что именно исполнением я хочу удивить наш век.
— Но мне кажется, — вставил Мишель, — что ты прекрасно исполнил эту пьесу.
— Ерунда, — пожал плечами артист. — Я не записал ни единой ноты, хотя вот уже три года экспериментирую.
— И чего ты добиваешься?
— Секрет, дети мои. И не спрашивайте меня больше. А то, чего доброго, сочтете меня за безумца. И тогда — прощай надежды! Но смею вас заверить, что я превзойду всех этих Листов, Тальбергов, Прюдантов, Шульгофов.[58]
— Ты что, собираешься за секунду сыграть в три раза больше нот, чем они? — спросил Жак.
— Нет. Но я собираюсь играть в иной манере, — публика будет в восторге! Каким образом? Пока сказать не могу. Любой намек, любое лишнее слово — и моя идея будет украдена. Презренная толпа подражателей бросится по моим следам, а я хочу быть единственным! Но это потребует сверхчеловеческих усилий! Когда же наконец я поверю в собственные силы и мне улыбнется счастье, я навсегда распрощаюсь с Великой Книгой.
— Ты что, действительно не в своем уме? — не сдержался Жак.
— О нет! Я только одержимый. Как одержим всякий, кто рассчитывает на успех! Но вернемся к воспоминаниям более приятным, к нашему милому прошлому, для которого мы, собственно, и были рождены. Друзья мои, вот истина в музыке!
Кэнсоннас был великим музыкантом, он играл с глубочайшим чувством; он знал все, что предшествующие века завещали веку нынешнему, не желавшему ничего наследовать! Он начал от зарождения искусства, быстро переходя от одного мэтра к другому, а его в меру грубоватый, но вполне приятный голос дополнял то, чего не хватало исполнителю. Перед зачарованными друзьями он развернул грандиозную панораму истории музыки, переходя от Рамо[59] к Люлли,[60] от Моцарта к Веберу и Бетховену, основоположникам музыкального искусства. Он исполнял вдохновенные создания Гретри,[61] и слезы умиления текли по его щекам. Он торжествовал, играя совершеннейшие пассажи из Россини и Мейербера.
— Слушайте, — говорил он, — вот забытые арии из «Вильгельма Телля»,[62] «Роберта-Дьявола»,[63] «Гугенотов», вот галантная музыка эпохи Герольда[64] и Обера,[65] двух ученых, гордившихся, что ничего не знают! И к чему наука в музыке? А в живописи? Да ни к чему! Музыка и живопись едины! Так понимали это великое искусство в первой половине девятнадцатого столетия и не искали в музыке новых формул. В музыке, как и в любви, невозможно найти что-либо новое. Очаровательное преимущество чувственных искусств в том и заключается, что они вечно молоды!
— Здорово сказано! — воскликнул Жак.
— Но тогда же, — продолжал музыкант, — нашлись честолюбцы, возжелавшие пуститься на поиски неизведанных путей. Они-то и привели музыку к неизбежному краху.
— Означает ли это, что для тебя все остановилось на Россини и Мейербере? — спросил Мишель.
— Ну по-че-му же! — пропел музыкант, переходя от обычного «ре» в «ми-бемоль». Я не говорю тебе о Берлиозе, главе бесплодной школы, чьи музыкальные идеи вылились в амбициозные фельетоны.[66] Нет, наследники великих маэстро не перевелись. Послушай Фелисьена Давида,[67] профессионала, которого теперешние ученые путают с царем Давидом,[68] первым арфистом Иудеи! Отдайся с благоговением простой незатейливой мелодии Массе,[69] последнего лирического музыканта, сочинявшего сердцем, чья опера «Индианка» стала подлинным шедевром своей эпохи! А вот Гуно, несравненный создатель «Фауста»! Он умер вскоре после того, как стал проповедником вагнеровской церкви. А вот и творец гармоничного шума, герой музыкального грохота, срабатывающий грубо отесанную мелодию подобно сочинявшейся в то время грубо сколоченной литературе, — Верди, автор неисчерпаемого «Трубадура», немало поспособствовавший падению вкусов своего времени. Наконец явился Вагнерб…[70]
58
Тальберг Сигизмонд — знаменитый пианист-виртуоз и композитор, одно время соперничавший с Ференцем Листом. Прюдант Эмиль, Шульгоф Жюль — пианисты и композиторы, популярные в начале 60-х годов прошлого века.
61
Гретри Андре-Эрнест Модест (1741–1813) — французский оперный композитор. Мелодию из его оперы «Ричард Львиное Сердце» (1785) П. И. Чайковский использовал в песенке графини из оперы «Пиковая дама».
64
Герольд (Эрольд) Луи-Жозеф (1791–1833) — французский композитор, работавший в жанре комической оперы.
65
Обер Даниэль Франсуа-Эспри (1782–1871) — французский композитор, один из ведущих представителей оперно-комического жанра.
66
Берлиоз Гектор (1803–1869) — великий французский композитор, создатель жанра программной романтической симфонии; в расцвете сил оставил сочинительство и занялся музыкальной критикой.
67
Давид Фелисьен (1810–1876) — французский композитор, последователь Берлиоза, получивший шумную известность после исполнения симфонии «Пустыня», но быстро забытый.
68
Давид — царь Иудеи и Израиля, был известен как артист и поэт. Ему приписывается сочинение нескольких плачей и гимнов, а также значительной части библейских псалмов (73, по другим источникам — 83).
69
Массе Виктор (1822–1884) — французский композитор, сочинявший оперы и оперетты; из всех его сочинений забвения избежала только оперетта «Свадьба Жанетты».
70
Намеренно искажая фамилию великого немецкого композитора, автор использовал строку из трактата Никола Буало-Депрео (1636–1711) «О поэтическом искусстве», где упоминается известный лирический поэт Франсуа де Малерб (см. дальше).