Первая часть путешествия завершилась: Мишель проворно спрыгнул на перрон, проследовал по улице Аньер до улицы Револьт, свернул направо, прошел под железнодорожным полотном Версальской дороги и наконец добрался до угла улицы Кайю.
Он очутился перед высоким густонаселенным домом, весьма скромным с виду, и спросил у консьержа, где живет месье Югнэн.
— На десятом, дверь направо, — ответствовал сей важный господин; в те времена консьержи были государственными служащими, назначаемыми на этот доверительный пост непосредственно правительством.
Мишель поклонился, вошел в подъемник и через несколько секунд был уже на площадке десятого этажа.
Он позвонил. Дверь открыл сам месье Югнэн.
— Дядюшка! — воскликнул Мишель.
— Мальчик мой! — проговорил старик, заключая юношу в объятья — Наконец-то ты здесь!
— Да, дядюшка! Первый же мой свободный день — ваш!
— Спасибо, мой дорогой мальчик! Какое удовольствие видеть тебя! — говорил дядюшка Югнэн, пропуская Мишеля в комнату. — Ну, снимай же шляпу, садись, располагайся поудобнее! Ты ведь останешься у меня?
— На целый день, если только я вас не стесню.
— Ну что ты! Ни в коем случае! Я ведь ждал тебя, мое дорогое дитя!
— Вы меня ждали! А я даже не успел вас предупредить! Но все равно я бы опередил мое письмо!
— Я ждал тебя, Мишель, каждое воскресенье, и твой обеденный прибор всегда был на столе, вот как теперь.
— Неужели?
— Я был уверен, что рано или поздно ты придешь повидать своего дядюшку! Правда, вышло скорее поздно.
— Ведь я не свободен, — поспешил оправдаться Мишель.
— Прекрасно все понимаю, мой мальчик, и не сержусь на тебя! Как ты мог подумать!
— О! Как хорошо у вас здесь! — с завистью проговорил Мишель, оглядываясь по сторонам.
— Ты, наверное, имеешь в виду мои книги! Старых моих друзей! — отозвался дядюшка Югнэн. — Действительно, здесь я счастлив! Но об этом позже. А пока все-таки сядем за стол. Обо всем, обо всем потолкуем, хотя я и зарекся говорить с тобой о литературе!
— Что вы, дядюшка! — взмолился Мишель.
— Ну, посмотрим, посмотрим! Ты лучше расскажи мне, чем занят, что делаешь в этом самом банке? Возможно, твои идеи…
— Все еще прежние.
— Черт побери, тогда прошу за стол! Да, кстати, сдается мне, что ты меня не обнял.
— Быть того не может!
— Ну что ж, племянничек, повтори еще раз! Сие не повредит и только поспособствует моему и без того отменному аппетиту. Я ведь еще ничего не ел.
Мишель от всего сердца обнял старика, и оба уселись за стол.
Все возбуждало любопытство юноши: он беспрестанно озирался вокруг. И действительно, в комнате было много удивительного, что могло бы поразить воображение поэта.
Вся квартира, состоявшая из крошечной гостиной и спальни, была до отказа забита книгами. Из-за полок не было видно даже стен. Зато потемневшие переплеты являли взору свое благородное, тронутое временем облачение. Книгам здесь было явно тесно, и они беззастенчиво вторгались в соседнюю комнату, проскальзывая над дверьми и устраиваясь в оконных проемах. Эти драгоценные тома, вольготно расположившиеся повсюду — на мебели, в камине, в ящиках приоткрытых комодов, никак не походили на книги богачей, устроившихся в столь же роскошных, сколь и ненужных книжных шкафах. Здесь книги чувствовали себя как хозяева, свободно и непринужденно, хотя им приходилось жить в тесноте. Впрочем, каждое утро к ним прикасалась бережная рука, не оставлявшая ни пылинки, ни загнутого уголка, ни пятнышка на переплете.
Все убранство салона состояло из двух видавших виды кресел и старинного стола в стиле «ампир»[71] с позолоченными сфинксами и римскими фасциями.[72]
Окна комнаты выходили на юг. Но высокие стены, огораживающие двор, не пропускали солнца. Только один-единственный раз в году, 21 июня, в день солнцестояния, если, конечно, погода тому благоприятствовала, самый длинный из лучей сияющего небесного светила, слегка коснувшись соседней крыши, стремительно проскальзывал в окно и, словно птичка вспорхнув на край полки или же на книжный корешок, задерживался на миг, освещая в своем сверкающем броске мириады пылинок. Мгновенье — и луч угасал, исчезая до следующего года.
Дядюшка Югнэн знал все повадки этого удивительного в своем постоянстве пришельца. С бьющимся сердцем и готовностью астронома он поджидал этот луч; он купался в его благотворном сиянии, выверял по нему старые часы, воздавал солнцу хвалу, что не был им забыт.
Это была его собственная пушка Пале-Руаяль, с тем только отличием, что стреляла она раз в году, да и то не всегда!
71
Ампир — под этим термином обычно понимают западноевропейское искусство первой четверти XIX века. Стиль «ампир» развивался преимущественно в архитектуре и прикладном искусстве. Для него характерно стремление к строгой монументальности, применение военных эмблем в архитектурных деталях, пышность и богатство внутреннего убранства.
72
Фасции — в Древнем Риме так назывался связанный ремнем пучок прутьев, в середину которого вставлялась секира; фасции были символом высшей должностной власти.