Однажды вечером Мишель вдруг торжественно произнес:
— День приближается!
— Какой день? — спросила девушка.
— День, когда я полюблю вас.
— Ах! — вздохнула Люси.
И отныне время от времени он повторял:
— День приближается.
Наконец одним прекрасным августовским вечером Мишель взял Люси за руку и произнес:
— День настал!
— День, когда вы меня полюбите? — прошептала девушка.
— День, когда я вас полюбил, — признался Мишель.
Когда дядюшка Югнэн и господин Ришло заметили, что молодые люди перевернули главную страницу своего романа, они заявили:
— Ну хватит, дети мои! Пора браться за дело! А тебе, Мишель, теперь следует работать за двоих!
Вот и все поздравления по случаю помолвки.
Вполне понятно, что в такой ситуации Мишель предпочел не рассказывать о своих неприятностях. Если вдруг заходила речь о его делах в Большом драматическом складе, он отвечал уклончиво: в общем-то далеко от идеала, надо привыкнуть, но рано или поздно он привыкнет.
Старики большего и не требовали. Люси догадывалась о терзаниях Мишеля и подбадривала его как могла. При этом она сохраняла некую сдержанность, ибо понимала, что здесь она — заинтересованная сторона.
Каково же было отчаяние юноши, какое уныние его охватило, когда он снова оказался во власти случая! Удар был ужасен, жизнь открылась ему в истинном свете, со всеми ее превратностями, разочарованиями и бедами. Более чем когда-либо он чувствовал себя обездоленным, бесполезным, отверженным.
— Зачем я пришел в этот мир? — спрашивал он себя. — Никто меня не звал, а значит, пора уходить!
Мысль о Люси удерживала его.
Молодой человек побежал к Кэнсоннасу. Он застал музыканта, когда тот собирал свой чемодан, такой малюсенький, что даже несессер мог бы взирать на него свысока.
Мишель рассказал о своих злоключениях.
— Меня это не удивляет, — проговорил Кэнсоннас. — Ты не создан для коллективной работы. Ну и что ты теперь собираешься делать?
— Работать в одиночку.
— Ах, так ты, значит, храбрец? — отозвался пианист.
— Там видно будет. Но куда ты собрался, Кэнсоннас?
— Я уезжаю.
— Ты покидаешь Париж?
— Да, и страну вообще. Французские репутации создаются отнюдь не во Франции. Это продукт чужеземный, его только импортируют. Поэтому я и решил уехать.
— Но куда ты едешь?
— В Германию. Удивить всех этих курильщиков трубок и любителей пива. Скоро услышишь обо мне!
— Ты что, уже нашел способ прославиться?
— Да! Но поговорим лучше о тебе! Ты хочешь пробиться сам, это неплохо. А деньги у тебя есть?
— Несколько сот франков.
— Маловато. Во всяком случае, я оставляю тебе мою квартиру, она оплачена на три месяца вперед.
— Но…
— Если ты ею не воспользуешься, деньги будут выброшены на ветер. И вот еще: у меня накоплена тысяча франков, давай поделим ее!
— Ни за что! — запротестовал Мишель.
— Как же ты глуп, мой мальчик! На самом деле я должен был бы отдать тебе все, а предлагаю только половину! Выходит, я тебе должен еще пятьсот франков.
— Кэнсоннас! — со слезами на глазах воскликнул Мишель.
— Ты плачешь? Что ж, правильно делаешь! Такая мизансцена обязательна при расставании! Но будь уверен — я вернусь! А теперь давай обнимемся!
Мишель бросился в объятия Кэнсоннаса; а тот, поклявшись, что не выдаст своего волнения, просто сбежал, дабы переполнявшие его чувства не выплеснулись наружу.
Мишель остался один. Прежде всего он решил скрыть от всех — от дядюшки, от деда Люси — свои нынешние перемены. К чему давать лишний повод для беспокойства!
— Я буду работать, буду писать! — словно заклинание, повторял молодой человек. — Всегда же существуют отверженные, вступающие в схватку с неблагодарным веком! Мы еще посмотрим, кто кого!
На следующий день он перенес свой нехитрый скарб в комнату друга и немедленно взялся за перо.
Он хотел опубликовать книгу своих стихов, пусть никому не нужных, но зато прекрасных. Он работал не покладая рук, грезил наяву, забывая о еде и обо всем на свете, а в сон погружался лишь для того, чтобы лучше мечталось.
Мишель больше ничего не слышал о семействе Бутардэнов; он старался обойти стороной те кварталы, где находились их владения, так как опасался, что они захотят завлечь его обратно. Но, совершенно очевидно, опекун его и не помышлял об этом. Избавившись от такого глупца, он мог только себя поздравить.