сходство, что, впрочем, не всегда можно было сказать о наших характерах. Мой брат очень
легко заводил друзей, был общительным, обожал экстрим и безумные авантюры – я же росла
домашней девочкой, которая весьма настороженно относилась к людям, а уличному паркуру
предпочитала чтение книг. Но в самом главном мы были едины. Повзрослев, мы, не взирая
на общественные предрассудки и недовольство родителей, иногда брали друг у друга
одежду: я любила носить его кожаные штаны, а он – моё приталенное женское пальто,
которое ему очень шло. Мы были очень дружны с ним, несмотря на то, что часто проводили
время в разных компаниях – Андрей обожал знакомиться с новыми людьми. Но даже когда у
него появилась девушка, он никогда не забывал про меня.
Прошедшее время, моя смерть не уничтожили тоску. Мне по-прежнему не хватает его. Я
постоянно думаю о нём, хотя уже не разговариваю с ним мысленно, как мне советовал
школьный психолог, – это не помогает, а делает только хуже. Наверно, будь у меня не такой
сложный характер, я бы не оказалась здесь, а прожив долгую, возможно, счастливую жизнь,
очутилась в месте, где царит только любовь и добро, где меня ждал бы счастливый Андрей,
держа на руках пушистого Чарика, нашего давно погибшего щенка. Но это только догадки.
Когда я прошла на кухню, то поняла, почему в квартире было так холодно: окно было
распахнуто настежь. Капли дождя разбивались о стекла, а некоторые из них попадали на
подоконник и стекали на пол. На столе стояли недопитая бутылка “Шериданс” и два бокала,
один из которых был наполнен. Кто-то приходил к Радуге, пока я спала. В её комнате, на
кровати, я нашла пустую коробку из-под конфет и белоснежного мехового зайца, который
при нажатии ему на живот, читал известную детскую считалочку: “Раз, два, три, четыре, пять
– вышел зайчик погулять…”. Она наводила на меня странную грусть, когда я слышала её в
детстве. Однако тогда меня не страшила смерть, ведь дети бессмертны: многие из них рано
узнают, какой финал ожидает каждого человека, но представление об этом у них размыто.
Помню, я даже хотела поскорее умереть, чтобы увидеть тот сказочный и прекрасный сад, что
зовётся Эдем.
В ванне мне стало плохо, но чувство тошноты быстро прошло, и вместе с тем возникло
острое желание немедленно покинуть квартиру. Я быстро собралась и вскоре уже брела по
вечерним улицам, вглядываясь в серую пелену дождя. Встречные прохожие уставшими
глазами смотрели сквозь меня (в ненастье люди особенно не внимательны), и я чувствовала
себя маленьким потерянным светлячком из старого мультика. У газетного киоска стоял
знакомый мне пожилой мужчина, раздающий сектантскую литературу, которую никто
никогда не брал. Его всегда игнорировали. Иногда он падал на колени, собирал с асфальта
опавшие листья, сыпал себе их на голову, кричал о грядущем конце света и рыдал, как
истеричный ребёнок. Иногда его было жаль.
Парк почти опустел, и деревья прятали от фонарей свои чернильные тени, упираясь в небо
полуголыми ветвями и роняя сверху дрожащие капли. Свернув с центральной аллеи, я
обнаружила, что в моей любимой беседке никого нет. Там я нашла забытые кем-то цветные
мелки и горстку блестящих каштанов, лежащую на небрежно вырванном тетрадном листке.
Я высыпала её себе в карман, сама не зная для чего. Многие собирают каштаны совершенно
бесцельно, что придаёт этому занятию особое очарование. Подобрав с земли несколько
колючек, я достала их сердцевины и добавила к остальным плодам – мне всегда больше
нравилось охотиться на зелёных “ёжиков”, чем собирать уже выпавшие из них гладкие
шарики.
Жёлтым мелом я нарисовала на скамейке солнце, оно задорно улыбалось мне и подмигивало,
согревая придуманным теплом. Хотелось сидеть здесь вечно, но я знала, что скоро в парке
появятся опасные существа, от которых невозможно спастись, если они почуют твой страх.
Помимо психов и вампиров, тут хватало убийц.
Свою позднюю прогулку я решила завершить в тихом кафе, которое находилось неподалёку.
Безумно хотелось горячего шоколада.
Его сладкий тягучий вкус согрел и расслабил меня. Я прилегла на стол, опустив голову на
руки, и какое-то время сидела так в полудрёме, пока кто-то не подсел ко мне за столик.
Сквозь длинную косую чёлку, скрывавшую пол-лица, я взглянула на Ветра. Что-то в нём
изменилось, но я не могла сказать, что именно.
– Говорят, шоколад лечит сердце, – сказал он, подвинув ко мне новую чашку горячего
напитка, – а временами – душу.
– Сердце, возможно, и лечит, – я сделала большой глоток и обожглась, – только не разбитое.
Душа бессмертна, или ты выразился фигурально?
– Я часто так делаю.
Я вонзила в него злобный взгляд.
– А ещё чаще не отвечаешь на мои вопросы, но всё равно ходишь за мной, мечтая поскорее
свести с ума и заставить покончить с собой, как ты это сделал с Катей и тем парнем!
На секунду мне показалось, что в его глазах вспыхнули язычки пламени, но в следующий
момент Ветер одарил меня медленной и приятной улыбкой.
– Однажды ты сделала это сама. Я знаю, что ты хотела найти здесь. Так не случилось, а
нужные знания ты никогда не получишь. Теперь, когда я сказал тебе это, у тебя больше нет
причин оставаться. Вопрос лишь в одном: сможешь ли ты это сделать?
Если бы меня спросили два года назад о том, могу ли я убить себя, я бы ответила
отрицательно, но это бы не являлось абсолютной правдой, ведь всё изменяется и ничто не
стоит на месте. К тому же, люди так мало знают о себе, что количество точных ответов у них
гораздо меньше, чем они даже предполагают. Самый яростный противник эвтаназии может
умолять о ней, медленно умирая в невыносимых муках от неизлечимой болезни, а яростный
защитник смертной казни может проклинать этот закон, оказавшись в камере смертников.
Поэтому люди заблуждаются, если говорят, что никогда бы не сделали ту или иную вещь, а
часто это просто лицемерие.
– Думаю, что могу, но не стану этого делать. Я хочу попытаться отомстить за смерть
мальчика. Может быть, у меня получится, несмотря на то, что для этого, как ты сказал,
нужно вспомнить своё имя.
– Месть, – задумчиво произнёс Ветер, немного растягивая это слово. – Она бывает слаще
шоколада. Трудно удержаться, чтобы не попробовать её. Временами этот наркотик вызывает
сильную зависимость, и люди уже не могут остановиться.
– Она бывает разной. Я не осуждаю её. Мало кто откажется от возможности отомстить за
любимых, когда правосудие оказывается бессильным. И всё-таки не все осмеливаются
открыто поддерживать месть. Является ли она злом, как это принято считать, если говорить
обобщённо? Возможно, и так, но я не смогла бы не ответить на причинённое мне тяжкое зло,
не говоря уже о том, чтобы ответить на него добром, разорвав тем самым проклятый
замкнутый круг. Сказать по правде, я не вижу чётких границ между чёрным и белым.
Конечно, есть вещи, которые являются абсолютным злом, но во многих случаях – это
спорный вопрос.
Ветер поднял брови, и на его губах появилась знакомая опасная усмешка.
– Поговорим о зле? – спросил он.
– Давай лучше выпьем, – предложила я, нервно засмеявшись.
– Ты хочешь не этого. На дне стакана нет истины, но я знаю, где для тебя найдётся кое-что
интересное.
Настороженное подозрение и светлое предчувствие смешались друг с другом и вылились в
немой вопрос, застывший в моих глазах: “Что ты задумал, Ветер?” Быстрым лёгким
движением он вытащил сигарету и закурил. Ветер предложил мне одну, но я отказалась,