этом мне виделось какое-то предательство. Я всегда говорила брату, когда приду снова, и не
могла нарушить своего обещания. Что-то во мне верило – его душа всё слышит, всякий раз
ждёт меня и спускается на землю в условленный день. Конечно, я отдавала себе отчёт в том,
что это просто моя слабая защита, от которой мне сложно избавиться. Но это всё-таки
произошло. Мы стояли с Сашей под общим зонтом возле могилы брата. Андрей радовался
нашему приходу и счастливо улыбался с залитого дождём камня, когда я, прервав наше
молчание, сказала своему продрогшему другу:
– Хочу, чтобы меня кремировали. Пообещай мне, что когда я уйду, ты проследишь за тем,
чтобы так и случилось.
– Ты никуда не уйдёшь. Я тебя не отпущу, поняла? Скажи, ты ведь несерьёзно говоришь всё
это? – спросил меня Саша, наверно, уже порядком уставший от подобных разговоров.
– Нет, мне действительно противна сама мысль о том, что я буду лежать и гнить в этой
холодной грязи. Лучше пусть меня сожгут и положат в какую-нибудь уютную чистую вазу, а
ещё лучше пусть развеют по ветру!
– А может лучше сделать из тебя чучело? – пошутил он.
– Ты совсем не слушаешь меня...
– Ошибаешься, я как раз внимательно тебя слушаю. И не я один.
– О чём ты? – спросила я, повернувшись к нему.
– Тихо! – воскликнул Саша. – Прислушайся, и ты тоже услышишь их негодующие возгласы
из-под земли. Они вопят во всю глотку, что есть мочи, напрягая свои маленькие голодные
тельца: “Эгоистка!”
Я улыбнулась, поняв, что он говорит о червях, но в ту же секунду перед глазами возникла
отвратительная сцена – я представила тело Андрея, как он лежит там, придавленный тяжёлой
землей, полуразложившийся, а из глазниц его выползают, одержимые хищной жадностью,
жирные мерзкие черви. Я закрыла глаза руками, Саша стал что-то быстро говорить, должно
быть, пытаясь меня успокоить или отвлечь, но я оттолкнула его, и пошла вперёд, целиком
погружённая в дикий ужас и осознание собственной ничтожности. Как на простой кусок
мяса смотрят работники скотобойни на ещё дышащее оглушённое животное, точно так же в
тот тёмный сырой день смотрел на меня весь мир.
Абсурд больше не душит меня. Я смирилась с ним, хотя мне тяжело вспоминать свою
отчаянную борьбу с миром, когда я впервые почувствовала его дыханье. Я бунтовала,
боялась собственной свободы и одновременно несвободы, старалась примириться, но не
смогла этого сделать. Однажды ночью он подкрался к моей постели, наклонился и
прошептал на ухо свой приговор. Это была расплата за то, что я осмелилась смотреть на него
в упор. Только избранные храбрецы могут делать это, могут говорить с ним на равных, не
испытывая страха и тоски.
Я медленно поднялась и направилась на кухню, где Радуга уже приготовила нам свежий
крапивный чай. Она всегда заваривала его, когда возвращалась утром.
– А мне уже нравится его вкус, – сказала я, сделав несколько глотков травяной жидкости.
– Я слышала, что раньше наши предки отпугивали крапивой русалок и ведьм, – сказала
Радуга, отклеивая накладные ресницы.
– Значит, на современную нечисть она не действует, – сказала я, отстранённо улыбнувшись,
резко ощутив нереальность всего происходящего.
Со мной нередко случаются подобные приступы. Они проходят так же быстро, как и
возникают, поэтому я уже почти не обращаю на них внимания.
– Лучше бы твоя крапива отпугивала вампиров, – произнесла я, вспомнив о ночной встрече в
клубе.
– Кто-то из них устроил на тебя охоту? – с любопытством спросила Радуга, и глаза её жадно
заблестели.
– Надеюсь, нет. Но я уже не раз сталкивалась с одним вампиром...
– Он красив? – перебила меня она.
– Тебе бы понравился. Но какое это имеет значение?
– Просто так спросила. Не выношу уродства, – сказала она и подошла к небольшому зеркалу,
висевшему над кухонной раковиной.
Я удивлённо посмотрела на Радугу. Мне было странно слышать это от неё, от этой милой
девушки, продававшей свою красоту моральным и физическим уродам. Наверно, у неё были
свои представления о прекрасном.
Однажды родители попросили меня присмотреть за дочерью их состоятельных знакомых. Ей
было всего шесть лет, и я надеялась, что мы здорово проведём время. Но я ошибалась –
девочка была совершенно непослушной и капризной. Стараясь её как-то заинтересовать, я
стала обсуждать с ней диснеевские мультики, но быстро оставила эту тему. Про первый же
мультик “Красавица и чудовище” она сказала так:
– Он такой страшный. Как он мог ей понравиться!
– Она полюбила его из-за характера – на самом деле он был добрый и храбрый, – объяснила
я.
– Нет, она влюбилась в него, потому что сначала он был красивым принцем!
Спорить не стоило... Конечно, внешняя красота – это вещь относительная и субъективная.
Эталоны физической красоты существовали и менялись на протяжении веков, каждый народ
имел свой канон “прекрасного” на какой-то период времени. Иногда в погоне за этими
эфемерными канонами люди совершали и совершают глупые вещи – раньше китайским
девочкам в раннем возрасте туго перетягивали ступни, чтобы добиться “идеальных”
маленьких ножек, в некоторых африканских племенах, чтобы стать красавицами, девушки
увеличивают себе длину шеи, нося специальные металлические кольца, современные жители
цивилизованных стран меняют свои тела пластикой, добавляя в них силикон, отрезая
ненужные куски плоти, делают различные инъекции, умирают от анорексии. Для чего всё
это? Чтобы соответствовать принятым стандартам, чтобы нравится противоположному полу,
чтобы сделать успешную карьеру? Смешно, грустно, нелепо. Такие люди всецело зависят от
мнения окружающих, в своей естественности видят уродство и ослеплены ограниченным
понятием красоты. Помню, я читала в газете о том, как молодая девушка покончила с собой
из-за неудачной пластической операции. Когда Эрна из рассказа Куприна нашла зеркало и
поняла, что она уродлива, девушка, разумеется, огорчилась, но это не стало для неё
страшным ударом, потому что она знала – в мире есть вещи намного важнее этого. Однако
эта героиня с самого начала казалась мне прекрасной, и дело было в её характере и
поступках. Именно это я считаю настоящей красотой. Безусловно, у меня есть своё
собственное эстетическое чувство прекрасного, но я заметила в себе одну особенность: после
знакомства с красивым человеком, иногда после короткого разговора с ним, у меня может
резко поменяться мнение о его внешности. Если человек мне не понравится, он уже не будет
казаться мне красивым. Я стану смотреть на него новыми глазами, которые, в отличие от
прежних, не увидят в нём ничего притягательного, хотя “внешняя оболочка” этого человека
не изменится. Со мной случаются и обратные ситуации – человек, чья внешность вначале
покажется мне серой и даже отталкивающей, через несколько секунд может превратиться в
самое прекрасное существо на земле. Так произошло, когда я познакомилась с Ясей. Он уже
не кажется мне таким красивым. Сказать по правде, я почти не помню его лица. Иногда мне
хочется думать, что я на самом деле любила его. Но я хорошо понимаю, что это не так. Я
даже была влюблена не в него, а в своё представление о нём. Теперь мне кажется это
очевидным. В то время я уже не могла никого любить, в то время я уже была трупом.
Радуге надоело любоваться на себя в зеркало, и она решила вывести меня из моей
задумчивости:
– Ты такая бледная, Иллюзия. Хочешь, я дам тебе свои румяна?
– Нет, спасибо. Мне просто нужно немного поспать, – ответила я, – У меня сегодня вечером