– Мёртвые всегда влияют на поступки живых.
В голосе Ветра больше не чувствовалось никакой иронии и сарказма. Его слова звучали
холодно и остро, как ледокол, нещадно разрезая мои замороженные чувства, давая мне
понять, что они у меня ещё есть, что я ещё не до конца огрубела.
– Я могу его спасти?
В той стороне комнаты вспыхнула зажигалка, озарив лицо Ветра. Прежде чем ответить он
несколько секунд молча смотрел на маленький огонёк в своих руках, единственный источник
тепла в этой простуженной сквозняком комнате.
– Возможно, если ваше пламя не угаснет.
Не уверена, что поняла о чём он, но чтобы что-то узнать надо задавать вопросы.
– Наше пламя? Неужели ты говоришь о любви? Но причём здесь это глупое чувство? –
спросила я, и ко мне тут же подкралась одна мысль. – А можно сделать так, чтобы он нашёл
себе новую любовь, которая поможет ему забыть обо мне?
Ветер встал и подошел к парню, всё это время не подававшему признаков жизни. Затем
перевёл взгляд на меня.
– Звучит легко, как воздушный шарик, – улыбнулся он, на долю секунды взглянув вверх.
Я проследила за его взглядом – к потолку было приковано множество гелиевых шаров. В
полумраке комнаты они казались чёрными. Я нервно улыбнулась про себя логичности этого
абсурдного города – если есть клоун, то, значит, где-то рядом должны быть и шары.
Звучало действительно очень легко. К сожалению, я сама это хорошо понимала.
– Наверно, ты прав, – грустно сказала я. – Глупая идея. Сомневаюсь, что любовью и впрямь
можно кого-то спасти.
– Вот как?
Ветер опустился напротив меня.
– Любовь Саши никому не принесла счастья. Да, он любил меня, но эта любовь была
ненормальной. Однажды он чуть не убил нас обоих. Может быть, это и не настоящее
чувство, но что это тогда за проклятая зависимость? Тот, кто всё это придумал, наверно,
имел своё собственное специфическое чувство юмора. Должно быть, его весьма забавляет
смотреть на человеческие мучения. Хотя большинство из нас, безусловно, заслуживает
этого.
– Конечно, ты не большинство и не заслуживаешь ни капельки боли, – иронически заметил
Ветер. – А любовь – это всегда чья-то маленькая смерть.
– Что значит всегда? И почему маленькая? Смерть не может быть маленькой. Смерть – это
смерть.
– Если глубже заглянешь мне в глаза, то увидишь своё надгробье с надписью: “Здесь
покоится её поэтическая натура”.
– Так что же ты имел в виду?
– Абсолютно ничего. Просто понравилась фраза – звучит красиво, ты не находишь?
Если бы в этот момент на него рухнул стоявший сзади шкаф, это бы хоть немного подняло
мне настроение.
– Сашу никогда не привлекала смерть. Он был романтиком, хотел любить – страстно,
безумно, а если и страдать, то невсерьёз.
– Так хорошо его знала?
Думаю, сарказм Ветра был тут совершенно уместен.
– Не уверена, – ответила я. – Знаешь, как сказала однажды моя хорошая знакомая: “человек
настолько сложен, что сам порой не понимает, носит ли он маску, или это его истинное
лицо”.
– И с кем же я сейчас говорю?
Я не ответила. Все мои мысли обратились к воспоминаниям о человеке, который однажды
прошёл сквозь мою жизнь, как случайный встречный в ненастный день, с которым ты
скрываешься от дождя на пустынной остановке и который убегает раньше, чем закончится
дождь. Она была красива. Очень красива. Это первое, что приходит в голову, когда я
вспоминаю о ней. У неё был отменный вкус, она умела держать себя и если находилась на
каком-нибудь мероприятии, то взгляды всех окружающих непременно были прикованы
только к ней. Я познакомилась с ней на первом курсе института. Она преподавала у нас
генетику. Лексе, как мы называли между собой Александру Викторовну, было около
двадцати пяти – по крайней мере, больше этого ей бы точно никто не дал. Но не только её
необыкновенная красота удерживала наше внимание – она восхитительно преподносила свой
предмет, умела заинтересовать, привести удивительные примеры, факты и была умным
проницательным собеседником. Несмотря на предмет, который она нам преподавала, её
образ для меня был овеян каким-то романтическим ореолом. И дело было не только в её
длинных волосах и воздушной чёрной шали. В чистых глазах Лексы, что сразу успела
заметить моя внимательная натура, скрывалась тайна и даже какая-то, как мне казалось,
затаённая грусть. Она была просто вылитой тургеневской барышней – такой она
представлялась мне, поэтому я сразу не поверила и посмеялась над своим сокурсником
Серёжей, когда он сказал мне, что он с ней встречается. У меня никак не вязался образ этой
грациозной молодой женщины с обычным Серёжкой, вчерашним школьником в потертых
джинсах, с не очень развитым кругозором, хоть и страстно претендующим на это. Тем не
менее, это оказалось правдой. Серёжа сам свёл нас в неформальной обстановке на показе
старых французских фильмов, куда пригласил меня. Я знала, что сама Лекса настояла на
этой встрече, поэтому пошла туда с неоднозначными мыслями, думая о том, искреннее ли
это желание подружиться с хорошей знакомой её молодого человека, или же ревность и
попытка убедиться в том, что нас с Серёжей действительно связывают только приятельские
отношения.
– Серёжа много о вас рассказывал. Мне стало любопытно, – такое объяснение сразу дала мне
Лекса при нашей встрече.
Трудно сказать, чем я её заинтересовала, что могло нас связывать. Как мне казалось тогда, у
нас было мало общего, так же мало, как и у них с Серёжей. Но постепенно я подружилась с
ней. Именно она потом познакомила меня с Вадимом, мужчиной, который, на мой взгляд,
тоже никак не должен был принадлежать к её кругу. Мы с Лексой вместе ходили по
выставкам и театрам, и я, разинув рот, с интересом слушала о том, как она рассказывала мне
о личной драме Кафки, творчестве французских экзистенциалистов, последнем дне жизни
Маяковского, о традициях Индии и японском менталитете… Я восхищалась ей, мне
хотелось быть такой же, как она, и я искренне радовалась нашей дружбе, хотя до конца и не
осознавала, зачем ей самой эта дружба. Как-то я намекнула ей на это, а она отшутилась,
сказав, что чувствует во мне свои гены. Даже расставшись с Серёжей, она продолжила со
мной общаться. Она сказала ему об их разрыве так легко и спокойно, что мне пришлось
взглянуть на неё с другой стороны. Она была жестока и равнодушна к чужим чувствам.
Мужчины представлялись Лексе тривиальными игрушками, которые быстро ей надоедали.
Она это не отрицала, охотно говорила со мной о романах прошлого и своей непостоянной
сущности. Лекса действительно была настоящей стихией. Её непостоянство
распространялось не только на отношения с мужчинами, но и на все сферы жизни. Если что-
либо заинтересовывало её, то она бросалась туда с головой, а спустя короткое время
демонстрировала к предмету своего страстного увлечения полное равнодушие, и неважно –
был ли это мужчина с его собственным живыми чувствами, или просто раздел во всемирной
истории. Однажды этот сильный и свободный дух, эта зрелая и умная женщина,
расплакалась при мне во время нашей беседы. Речь шла о неприступном мужчине, которого
она долго добивалась, про которого она думала, что он её судьба. Но как только он ответил
ей взаимностью, она сразу остыла к нему и в душе её снова воцарил холод. Лекса, словно
маленькая девочка, случайно разбившая вазу, смотрела на меня беспомощным взглядом и
просила помочь ей, молила спасти её, дать излечиться от её же собственной сущности. Но я
не знала, как склеить её прозрачный хрусталь, не знала, как ей помочь. Я не представляла,