сном, тёмной комнатой, в которой есть лишь крохотный хрупкий столик, еле удерживающий
на себе громадный будильник, бесконечно звенящий и дрожащий, как застывшее безвкусное
желе. Я хотела выключить его, разбить вдребезги, но как только решалась осуществить свой
замысел, обнаруживала, что не могу сделать ни шага, что мои ноги – это корявый набор
кирпичиков, тяжёлых и шатких. Так я познакомилась с подругой Страха. Конечно, я и
раньше встречала её, но не удостаивала эту особу даже беглым взглядом. Однако теперь
комната была настолько мала, что просто больше не на кого было смотреть. И я сделала это.
Какую-то часть меня это повергло в шок: она зажмурила глаза, на ощупь нашла удила
летающего волшебного коня, оседлала его и стремительно умчалась в мир грёз, калейдоскоп
фантазий, страну волшебных водопадов и влюблённых приливов. Другая часть продолжала
смотреть, не отводя глаз. Тогда я впервые начала задумываться над тем, что же такое
свобода. Раньше я почти не интересовалась этим и считала себя абсолютно вольным
созданием. Конфликт назревал постепенно. И однажды Несвобода явилась ко мне с
торжественной улыбкой – я, наконец, заметила её, забыв о наивности и беспечности, двух
верных товарищах, которые никогда не предавали меня, но с которыми у нас теперь совсем
не осталось ничего общего. Несвобода ткнула в меня пальцем и сказала: “Отныне я всегда
буду с тобой, мой свободолюбивый дух. Ты уже никуда не денешься от меня. Куда бы ты не
шла, я буду твоей тенью, твоим пейзажем, твоим коротким вздохом. Возможно, ты будешь
страдать, но зато я никогда не скрою от тебя правду. Как самый надёжный друг, я всегда
буду рядом с тобой, до самой смерти. Ты будешь торопить её, но я буду этому всячески
препятствовать и неустанно повторять, что и там ты не обретёшь свободу. Тебе захочется
стать одиноким деревом, стоящем в поле на семи ветрах – тогда я шепну тебе о корнях”.
– Не верь ей, – сказала его сестра, потянув мужчину за руку, словно я действительно
представляла угрозу. – Глазом не успеешь моргнуть, как она прокусит тебе горло.
– И что ты предлагаешь с ней сделать?
Если этот вопрос и заставил меня занервничать, то лишь совсем немного.
– Я знаю, как следует поступить, – ответила его сестра.
Едва произнеся эти слова, она неожиданно распахнула дверцу вертолёта, и прежде чем моё
сознание успело переварить случившееся, я оказалась в воздухе, стремительно приближаясь
к далёким крышам домов…
Пальцы коснулись мокрой листвы – холодное и отрезвляющее прикосновение. Я медленно,
стараясь как можно дольше продлить время, приоткрыла глаза. На ресницах дрожали
тяжёлые капли. “Кажется, я жива” – пронеслось у меня в голове. Не вставая, я протёрла
лицо. Надо мной, как надгробный памятник, возвышался молчаливый телеграфный столб, а
серое небо нависло так низко, словно хотело влиться мне в глаза. Я села на влажную землю и
огляделась. Окраина города. В нескольких метрах от меня проходила дорога, которая,
миновав громадную свалку, спускалась к лесу; его хорошо было видно – тёмный,
выжидающий и коварный. Однажды я чуть не заблудилась там, исследуя пределы своей
безвыходной темницы.
Прокрутив в памяти недавние события, я внимательно осмотрела себя – на теле не было
даже царапинки. Неужели у меня появились какие-то сверхспособности? Это предположение
меня отнюдь не обрадовало, ведь, если всё обстояло именно так, то это, наверняка, означало
одно – я уже во что-то превратилась. Прислушавшись к своему разуму и чувствам, я немного
успокоилась: убивать мне не хотелось.
Вечерний туман оседал на траву, пропитанную бесконечным дождём и автомобильными
выхлопами, навевая какие-то нехорошие предчувствия. Я поднялась и, с трудом застегнув
озябшими пальцами свою короткую джинсовую куртку, пошла вверх по дороге. Недалеко,
всего в нескольких метрах от обочины, находился зоологический музей. Вся его коллекция
включает в себя лишь небольшое количество чучел различных животных (в основном,
лесных птиц, белок, диких зайцев), а также несколько собраний засушенных жуков и
бабочек. Я решила заглянуть туда, но вовсе не потому что мне нравится созерцать
стеклянные взгляды убитых животных – у меня был там один интересный знакомый, с
которым я давно не виделась. Огонь был сторожем музея и, кажется, никогда не покидал
свой пост.
Я нашла его на скамейке перед зданием, он читал какую-то газету, порой отстраняя её от
себя и возмущённо глядя на бумагу, бормотал себе что-то под нос. Его длинный жёлтый
шарф размотался и яркой змейкой лежал на земле, попадая ему под ноги, но он ничего не
замечал, в том числе и меня. Только когда я присела рядом с ним и поздоровалась, Огонь
медленно поднял голову.
– Иллюзия, ты подкралась, как кошка, – сказал он и снова вернулся к чтению, окинув меня
лишь беглым взглядом.
Трудно было сказать, сколько ему лет: на лице его практически не было морщин, хотя его
тёмные волосы и густая борода уже серебрились. Я знала, что Огонь не отличался
общительностью, но его можно было разговорить. Мне было это необходимо – слушать
собственные мысли становилось всё сложней.
– Вы просто слишком увлеклись чтением, – ответила я. – Что хорошего пишут газеты?
Огонь насмешливо ухмыльнулся мне.
– Разве ты не знаешь, что пресса не любит хорошие истории, конечно, не считая тех, где кто-
то вдруг сказочно обогатился. Деньги и насилие их кумиры, и они сделают всё, чтобы
заставить тебя есть всякую гниль! – сказал Огонь, отшвырнув от себя газету.
Он говорил разгорячённо, эмоционально выделяя почти каждое слово. Меня это немного
удивило – до этого наши беседы, как правило, протекали в довольно тихих и отрешённых
тонах.
– Понимаю, но, с другой стороны, если произошло что-то нехорошее, разве об этом нужно
молчать?
– Только не смакуя трупы за бездушной трапезой, – ответил он уже более спокойно. – Вчера
здесь на свалке нашли изглоданное тело моего хорошего друга, а эти газетчики с таким
наслаждением и ажиотажем рассказывают о кошмарных обстоятельствах его смерти, что
меня просто трясёт от злости.
– Сочувствую, – сказала я и замолкла.
Что я ещё могла ему сказать? Интересно, осталась ли на свете хоть одна святая и
неприкосновенная вещь, которую бы люди не использовали в своих корыстных целях?
Глядя на переживания моего собеседника, я испытывала чувство вины. Не смотря на свои
идеалы и принципы, я была ребёнком своего времени, выросшем на огромном чёрном рынке,
похожем на грязную, до рези в глазах вонючую свалку, где научилась цинично смотреть на
многие вещи.
– Хочешь чаю? – предложил Огонь.
Я посмотрела на него. На его лице снова возродилась знакомая мне отрешённость, хотя в его
потухших глазах ещё можно было разглядеть сверкание маленьких искр.
В тесной каморке, его служебном помещении, из старой ржавой посуды, отдалённо
напоминающей заварочный чайник с изображением полустёртой жар-птицы, он налил мне
изумительно вкусный терпкий чай. Этот небольшой диссонанс позабавил меня, и хотя я
никак этого не показала и не произнесла ни слова, Огонь почувствовал это.
– В какой бы убогой обстановке ты не находился, из какой бы посуды тебе не пришлось пить
– чай должен быть хорошим. Это моё кредо. То, что ты принимаешь внутрь, важнее
осязаемого блеска, и всегда имеет последствия.
Насколько я успела изучить его, он любил выражаться таким образом, иногда довольно
туманно и запутанно, но в этот раз я всё поняла, его слова для меня прозвучали просто и