могло удержать его. Ветер не отстранился, но ничего не произнёс, а вскоре я поняла, что
обнимаю только воздух.
Я растерянно оглянулась вокруг. Ближайшие дома, зевая жёлтыми корявыми ртами, стали
пробуждаться от своих кошмарных снов, на улицах появились люди, они проходили сквозь
меня, как безучастные призраки, иногда задевали плечами, заставляя двигаться в общем
потоке, чувствовать себя обычным серым жителем в ненастном городском пейзаже. Какое-то
время я стояла так на тротуаре, промокая и наполняясь ещё неизвестными мне чувствами,
потом развернулась и медленно побрела в подъезд своего общежития. Там я опустилась на
ступеньку пыльной лестницы и, найдя на ней небольшой осколок разбитого зеркала,
взглянула на своё отражение: припухшие губы, покрасневшие глаза, новый взгляд и
выражение лица, но это по-прежнему была я. Однако моё спокойствие было недолгим.
Вскоре на меня накатила ледяная волна ужаса – я почувствовала, что стала забывать. Мои
воспоминания стремительно исчезали, будто кто-то склонился над картиной моей жизни и
стал стирать всё подряд в бешеном темпе. Я не знала, как этому противиться, но решила не
сдаваться: стала цепляться за какие-то сцены из детства, стараясь укрыться в них, что-то
оттуда спасти, но все они торопливо исчезали и тонули во мраке. За мной словно гнались
профессиональные ищейки, натасканные на мой запах. Как можно было избавиться от этой
погони? Испуганный разум приказал мне затесаться в толпу, что я и попыталась сделать, но
это было не так просто. После нескольких неудач, мне, наконец, удалось отыскать отрывок
из какого-то ненастного дня, когда я шла по многолюдному вечернему бульвару, и
закрепиться в нём. Я попыталась как можно теснее влиться в это воспоминание, снова стать
одним целым с той девушкой, которая так была на меня похожа. Как только я почувствовала,
что мне удалось это, погоня прекратилась. Я устало закрыла глаза и медленно выдохнула. У
меня получилось – я помнила и отчётливо видела себя: вот я иду по осенней простуженной
улице, прислушиваясь к шелесту времени, протягиваю руки, хватаю воздух, ловлю в нём
идеи и мысли, иногда они сами попадают мне в глаза вместе с пылью и ветром: некоторые из
них прекрасны и душисты, как хрупкие подснежники, некоторые мусорны и отвратительны,
другие зловеще пусты. Все они просачиваются в мою кровь, текут по мне, преодолевая
извилистые пороги в упорном и бурном желании скорее выплеснуться наружу. Мои
подземные воды пугают меня: я каждый раз опасаюсь, что когда они вырвутся на свободу, я
не увижу родник, или увижу, но вода в нём будет отравлена. Поэтому я так боюсь поймать
слишком много страшных измызганных идей; я отвожу глаза от незнакомцев, прячусь за
тёмными зонтами и книгами, но всё же прислушиваюсь. Я очень хорошо умею слушать, если
позволяю себе делать это в полной мере – я могу услышать даже то, что только собирается
возникнуть в воздухе. По крайней мере, мне так кажется. Мой брат умер, с каждым днём у
меня все меньше друзей (я сама отдаляю их от себя), ещё есть хорошие знакомые, но и с
ними я чувствую себя пришельцем, вынужденным притворятся и скрывать своё истинное
лицо.
Постепенно ко мне снова пришло спокойствие. У меня в руке всё ещё были записи, которые
дал мне Ветер: дождь размыл их чернила, однако, текст можно было прочесть. На первой
странице были написаны лишь последние строки из хорошо известного мне 66-го сонета
Шекспира:
Все мерзостно, что вижу я вокруг,
Но как тебя покинуть, милый друг!
Я взяла другой лист и прочитала странное название: “Сказка о чернильной девочке”. В
следующий момент мои глаза пытливо заскользили по строкам: “Жила-была на тёмном
чердаке в пыльной коробке из-под конфет чернильная девочка. Звалась она так, потому что
очень любила рисовать чернилами. Давным-давно она была деревянной марионеткой и
выступала на детских праздниках вместе с другими куклами; ей это очень нравилось, но
однажды старый мастер, который выпилил её собственными руками, куда-то внезапно исчез,
и к ним в театр пришёл новый кукловод – своенравный и жестокий. Игра чернильной
девочки не пришлась ему по душе: недрогнувшей рукой он обрезал ей нити и выгнал
бедняжку на улицу. За всю свою небольшую кукольную жизнь она никогда не покидала
пределов театра, поэтому ей пришлось испытать много невзгод и ужасов, пока она искала
себе надёжный приют в большом суетливом городе, где на маленькое деревянное создание
некому было обратить внимание. Когда она пыталась с кем-нибудь заговорить, люди
твердили ей, ускоряя шаг: “Нельзя останавливаться, нужно бежать вперёд!”. Спросить,
почему они не могли хотя бы на минуту остановиться, чернильной девочке не удавалось –
крохотные ножки не могли никого догнать. Вот так, долго скитаясь по городским площадям
и проспектам, она постепенно научилась чувствовать, понимать природу людей, научилась
плакать и радоваться мелочам: шуршанию задорного осеннего листочка, игривому
весеннему ветерку, ласковому прикосновению пушистой снежинки, сиянию и теплу доброго
солнца, которое она стала считать своей матерью – иногда, протягивая к его лучам свои
короткие деревянные ручки, ей чудилось, что солнце улыбается ей своим круглым жёлтым
лицом и обнимает её в ответ, как родное и любимое дитя. Со временем у неё появилось
сердце. Девочка очень удивилась, когда однажды услышала странное биение в своей груди,
похожее на трепетание невесомой бабочки. Теперь, поранившись об острый гвоздик или при
неуклюжем падении, из её ран текла самая настоящая кровь, но люди всё равно не хотели
признавать её живой девочкой. Они говорили ей: “Настоящие дети играют со сверстниками,
а кровь твоя – всего лишь красный древесный сок”. Другие дети действительно считали, что
она не похожа на них и не хотели дружить с ней, а один злой мальчишка во дворе однажды
назвал её щепкой и, сильно толкнув, чуть не уронил девочку в разведённый костёр, которого
она боялась даже больше, чем дождя. Она не таила ни на кого обиды, но вскоре поняла, что
ей не место среди людей, как бы ей не хотелось быть на них похожей.
Как-то вечером она набрела на старый, но очень красивый дом, где в одиночестве жил
пожилой детский писатель. Он уже почти ослеп и не сочинял никаких сказок, но всё равно
каждый день до глубокой ночи просиживал в своём рабочем кабинете с пером в руках,
склонившись над чистым листом бумаги, и о чём-то грустно вздыхал. С любопытством
наблюдая за ним с улицы, девочка решила поселиться в его тихом спокойном доме. Она с
легкостью пролезла в узкую щёлку под массивной дверью с диковинным узором и проникла
внутрь. Так она стала жить там в небольшой коробке из-под шоколадных конфет, никому не
мешая и, в то же время, имея возможность наблюдать за людьми через разбитое стекло
своего высокого чердака. Ночью, когда писатель гасил все свечи и засыпал, она тихо
отодвигала картонную крышку и осторожно спускалась вниз по воздушной лестнице-
паутинке, которую сплёл для неё живущий по соседку паук. Еле слышно стуча маленькими
ножками в белых кружевных носочках, сплетённых тем же соседом (туфли из фольги она
всегда снимала – боялась разбудить хозяина дома), девочка спускалась по ветхим ступеням
длинной дубовой лестницы, освещённой лишь мягким светом серебряной луны. Затем она
юрко пробиралась из комнаты в комнату, пока не доходила до кабинета старого писателя:
тут надо было собраться с духом и приготовиться к привычному, но всё же пугающему
испытанию. Там, на роскошном, как трон, диване викторианской эпохи царствовал