— Храм разрушен, — сказал Лазарь, — Синедрион казнён, учитель Иисуса — Иоанн — обезглавлен. А сам Иисус распят. Иуду из героя превратили в предателя, заодно предали проклятию весь род иудеев, а брату Иисуса, первосвященнику Йакову, проломили голову и сбросили с лестницы Храма, чтобы не мешал обоготворять Христа. А его женщину — Марию — определили в шлюхи. И все это род, который Иисус называл порождением ехидны.
— Мы несколько удалились от темы предательства. — Сказал Михаил. — Иуда не был предателем, он был обвинён в предательстве кем-то, кто очень старался очернить всё лучшее из окружения Иисуса.
— Да, — с восхищением крякнул Лазарь, не пряча улыбки. — На мой взгляд, Петр, трижды отрекшийся от Иисуса, и должен был стать символом предательства.
— Согласен. Важны не определения, важны поступки.
— И пусть священник, предавший народ в трудную минуту, не называется предателем?
— Пусть не называется, лишь бы, не дай Бог, его никто не назвал спасителем иудаизма.
— Когда ученики рабби Йоханана Бен Закая вынесли его из окружённого города, и представили для поклона Веспасиану, — говорит легенда, — он потребовал отдать ему город Явнэ. Так он стал основателем школы мудрецов.
Да, — подхватил Кандидат. — Это была новая вероотступническая школа, воспитавшая на искажённом Законе поколения раввинов, уча истории по книгам такого же предателя и вероотступника Иосифа Флавия.
— Согласен с вами. И предводителя восстания, перешедшего на сторону врага, никогда больше не назову историком и летописцем.
— В его записях хозяин всегда прав.
— Не думал я, что мы так скоро перейдём к Павлу. — Сказал Лазарь, лукаво глядя в глаза собеседника, а затем резко встал, запахнул белый халат и отворил форточку.
— Вы правы, для полноты картины нам остаётся назвать ещё одного предателя из фарисеев, — сказал Кандидат.
— Савл. Он состоял на военной службе у назначенного Римом первосвященника Анании.
— Точно! И прежде, чем создать поэму о любви в послании к коринфянам, он возглавлял карательные экспедиции против первых христиан, обагряя руки их кровью. Это он внёс раскол в ряды сподвижников Иисуса. Это он оторвал Иисуса от своего народа, от Закона, которому тот служил, и от Его учения, создав религию веры в противовес гностическому Знанию.
— Вот и выходит, — сказал Лазарь, улыбаясь, — что фарисеи не только исказили иудаизм, но и в противовес ему построили новую религию для неевреев, где все беды исходили от иудеев и их еврейского бога.
— Какое глубокое проникновение. — Удивился Михаил.
— Комплексы детства — великая сила, — улыбнулся Лазарь, обнажив почерневшие от чифиря зубы.
— Значит, Лазарь, выбор сделан?
— Не знаю, — ответил он не сразу. — Одно определённо, что я не Павел, и никогда не был готов разделить с ним его чёрное дело. Курите? — спросил Лазарь, и Михаил кивнул.
— Хорошо. — Он открыл стеклянный шкаф и достал оттуда пробирку. «Спирт», — подумал Михаил, и новая волна тошноты от чифиря исказила его лицо. Но Петрович извлёк из пробирки стеклянную трубочку, горловина которой напоминала воронку. Он обдал крутым кипятком пластиковую пол-литровую бутылку из-под "колы", и она тут же сжалась, уменьшившись в размерах. Лазарь ткнул в бутылку горящий бычок, прожёг дырку, в которую вставил трубку, ещё пахнущую спиртом. Затем он наполнил бутылку водой, посмотрел на свет, слил лишнюю и поставил агрегат на стол.
— Вот, — сказал он, указывая на дело рук своих, — ингалятор. Процедуры назначаю немедленно.
Лазарь полез в ворох старых газет, извлёк оттуда пакетик и его содержимое засыпал в трубочку. Михаил с любопытством наблюдал за Лазарем, а тот щёлкнул зажигалкой бокового боя и по комнате распространился запах конопли. Вода в бутылке забулькала, как в настоящем кальяне, а Лазарь всё продолжал втягивать дым, наполнивший собою всю бутылку. Внезапно заряд кончился, и остатки огня с шипением влетели через воронку в воду, а весь дым в легкие. Несколько секунд Лазарь оставался неподвижен. Потом он выдохнул дым и произнёс:
«И между вдохом и выдохом нашим сокрыты все тайны…».
Михаил зачем-то оглянулся и решительно подошёл к «ингалятору». Он наполнил его так, как это сделал Лазарь, шёлкнул турбозажигалкой, и самоотверженно втянул воздух из горловины бутылки. Вода в бутылке забулькала, и дым, ворвавшийся в лёгкие, вызвал спазм, готовый обрушиться кашлем. И тут запал закончил гореть и со свистом влетел по трубочке в воду, а Михаилу показалось, что бутылка выстрелила, как стреляет пушка, и он принял этот залп на вдохе.
Он не помнил, когда выдохнул. Он не помнил уже ничего. Он попал в пресловутый Промежуток между вдохом и выдохом, о котором сказал Лазарь. Но описать его не сумел.
Кумран, или как его называли бедуины Город двух Лун, стоял у развилки дорог. Та дорога, что влево — вдоль Моря соли, вела к Иерусалиму. По той, что вправо, приходили караваны из самой Индии. Место было тихим и пустынным, не считая крепости, где нёс службу Иерусалимский гарнизон. Мало кто знал, что за стенами этой крепости находилась знаменитая Дамасская Пустошь — эзотерическая школа иудеев.
Вода в каменной пустыне была чудом. Она собиралась в период зимних дождей. И тех, кто сумел направить потоки воды из русла вади в хитроумную систему водоёмов, называли Мастерами. Отстоянная вода по акведуку попадала в город. Плотина, и весь комплекс каналов, были под охраной внутреннего гарнизона.
О жителях Пустоши поговаривали как о племени магов, вызвавших своим колдовством разрушительное землетрясение и сильный пожар. Город сильно пострадал. Но странное дело, община восстала из пепелища, упрямо не желая оставлять насиженное место. Город отстроили заново, обживая, точно готовя его для каких-то событий.
Солнце всходило со стороны Моря соли. Оно коснулось лучами массивных ворот крепости, отразилось в оконце высокой башни форпоста и заглянуло в пристройку. В гончарной мастерской, у бассейна с глиной, несколько человек сгружали тяжёлые мешки. В печах пылал огонь, обжигавший горшки и кувшины, а из вечного тумана прачечной доносились визгливые женские голоса. Утро в городе Двух Лун началось.
Наёмные работники покидали свои шатры, спеша на работу в крепость, а на базарной площади уже шла бойкая торговля. В два потока шли по каменистой дороге навьюченные ослы и верблюды. Один конец дороги упирался в горную гряду, а дугой — сливался с Иерусалимским большаком.
Пробуждалась и сама крепость. Её ворота отворялись, выпуская дозорный отряд и пропуская возы с зерном к закромам и мельницам. Первый бесплатный лоток с лепёшками прямо из пекарни. Его выкатили мальчишки-подмастерья. Народ с базарной площади кинулся к лотку, и вмиг всё расхватал.
Из трубы кузницы вырывался едкий дым плавильной печи. Ветер уносил его, забивая запахом свежего навоза.
Человек в грязном халате стремительно бежал через базарную площадь. Он едва успевал переставлять ноги, чтобы не попасться в лапы двух стражников, бегущих за ним по пятам. Он расталкивал людей, и те сильно усложняли стражам преследование.
— Нет! — Кричал он, едва унося ноги, — вы не зелоты. Я ошибся! Вы — бабы, сукины дети!
Покинув базарную площадь, он оглянулся и увидел, что стража отстала, прекратив преследование. Сменив бег на семенящий шаг, беглец направился в сторону коновязи. Тяжело дыша, он провозился с узлом на вожжах, и, наконец-то, запрыгнув на осла, так наподдал, что бедная скотина понесла его поскорее прочь, запылив утреннюю дорогу.
— Кто это? — спросила черноокая красавица у цыганки, которая возлежала в зуле. Под навесом, на коврах и подушках, шитых золотом, она была дивой с берегов Инда, с настежь распахнутыми душой, лицом и телом. От цветных платков рябило в глазах. Среди кристаллов, самоцветов, хрустальных шаров и колокольчиков лежали серебряные и золотые подносы, на которых красовались запрещённые гадальные карты. И то, что они у иудеев были в опале, делало их несказанно популярными у жён тех самых иудеев. Женщины прибегали в зулу к цыганке и гадали по любому поводу. Любимым развлечением женской половины города было пересказывать гадания, и выяснять: что сбылось, а что ещё нет. Цыганку любили, но её и побаивались. Благо дело — гадает на добро, а не приведи Господь, что в голову возьмёт? Так ведь и со свету сжить сможет.