Коренастый мужчина сунулся в портфель, извлек оттуда пачку разноцветных брошюр, два или три номера журнала «Рационализация Производства», коробку сардин, но вырезок в портфеле не оказалось.
– Забыл вырезки, – разочарованно закончил он, – а если хотите, завтра принесу. У меня ни одна бумажка не пропадает.
Но сколько бы ни развенчивалось изобретательство Локшина, здесь впервые идея его получала ощутимые реальные формы.
– Я думаю, – сказал Лопухин, – что оценивать диефикацию с точки зрения традиций социал-демократии, – тут он кивнул на Миловидова, – не стоит. Надо по-большевистски подойти к вопросу.
– По-большевистски, – подумал Локшин, – как странно.
Он мало знал Лопухина, но он знал, что Лопухин – беспартийный специалист. И то, что этот беспартийный говорит «партийные» слова, упрекает коммуниста Миловидова чуть ли не в тред-юнионистских тенденциях, несколько смутило Локшина, и он с некоторой недоверчивостью прислушивался к словам Лопухине.
Но именно как раз Лопухин в отличие от других подчеркнул, что диефикация и многосменность отнюдь не одно и то же, что разрешение проблемы диефикации в той форме, как это предлагает Локшин, может в короткий срок поднять нашу промышленность на небывалую высоту, что такая постановка вопроса оригинальна, и Лошкин имеет право претендовать на авторство.
Эти комплименты, особенно со стороны человека, до сего дня не замечавшего его, Локшина, человека, который и на самом деле не помнил, где именно он встречался с автором обсуждаемого проекта, несколько примирили с Лопухиным, но недоверия, почти инстинктивного, они не могли подорвать. Такое недоверие бывает у собаки, которая спокойно лежит целый день на вызолоченном солнцем дворе, не обращая внимания ни на прохожих, ни на мальчишек, упорно задирающих ее, и вдруг ни с того ни с сего вцепляется в икры тихого и скромного человека, оказывающегося, по проверке, кровным врагом хозяина этой собаки.
Если бы он знал, как развернутся события, если бы он знал, что именно Лопухин будет тем человеком, которому вдруг найденная единственная любовь отдаст свои разделенные с Локшиным ласки, если бы он мог предположить, что именно Лопухин будет центром и вдохновителем вредительской организации, укрепившейся в комитете по деификации, что Ольга, связанная с дельцами мощнейших капиталистических организаций, использует именно Лопухина в качестве главного своего орудия, – он бы понял, откуда это инстинктивное чувство.
Вслед за Лопухиным выступил Иван Николаевич, и то, что редактор крупнейшей рабочей газеты не только, признал за идеей великое, будущее, не только наговорил комплиментов Локшину и Сибирякову, но и совершенно конкретно предложил развернуть на страницах многотиражного «Голоса Рабочего» широкую кампанию за популяризацию идеи и организацию опыта, несколько заслонило минутное и ни на чем необоснованное подозрение.
Потом опять и опять говорили, и по мере того, как шло заседание, в комнате становилось теснее и теснее. Приводили доводы за и против, говорили о проблеме сырья, о недостатке квалифицированной рабочей силы, о необеспеченности энергией, – словом, снова и снова приводили все те доводы, которые испокон суждено приводить против каждого крупного рационализаторского мероприятия.
– Ну, а вы, – обратился Сибиряков к Загородному, – вы больше ничего не прибавите?
– Я думаю, – ответил Загородный, – что надо приниматься за работу.
– Значит, – заключил Константин Степанович, – мы как будто сговорились. Необходима организация общества – это признано всеми…
– А как же насчет устава? – Спросил Лопухин.
– Устава, – словно издалека донеслось до Локшина, и ему стало ясно, что период мечтаний далёко позади.
– Устава? – переспросил Сибиряков и поморщился. – Что ж – устав типовой. Это мелочь. Вы заготовьте проектец, а я позвоню…
Локшина нисколько не удивило, что составление устава поручено именно Лопухину, как не удивляло его ничто из того, что происходило на этом неожиданном заседании.
Глава шестая
Завод «Красный Путь»
– Ваш билет? – спросил контролер, с привычной ловкостью лавируя между переполняющими империал автобуса пассажирами. Локшин, очнувшись, пошарил в карманах и вытащил горсть смятых и разорванных автобусных и трамвайных билетов.
– Кажется, этот, – неопределенно сказал он, отдавая кондуктору всю пачку.
Двухэтажный автобус с грохотом спустился по Швивой Горке, застрял в узком проходе между тротуарами и трамваем и, разгоняя пронзительными гудками толпу, пересек Таганскую площадь. Контролер обиженно отыскал нужный ему билет и подал его Локшину, сердито отшвырнув остальные за борт империала.