– Тише вы, огольцы! – прикрикнул Кизякин.
На недостаточное внимание слушателей Локшин пожаловаться не мог. Он говорил, казалось бы, о далеких для рабочего вещах, все о тех же скрытых ресурсах, о том, что страна не может себе позволить плохого использования основного капитала, о том, что и теперь, как несколько лет назад, нам нужно «догнать и перегнать». Перед тем как ехать на доклад, он тщательно проработал привезенные группой ударников материалы, касающиеся возможности перевода «Красного Пути» на круглосуточную работу, и говорил о том, что бы мог дать этот завод при максимальной нагрузке его оборудования.
Ему казалось, что аудитория на его стороне, что он уже овладел ею. Вот пожилая работница, сложив руки на животе и внимательно склонив голову на бок, шевелит губами, словно повторяя за докладчиком каждое его слово. Вот кто-то, похожий на старого часовщика, нет-нет приподнимется с места, вскинет клочковатую сивую бороду я приложит к уху сложенную трубкой ладонь. А рядом с ним котельщик о неотмытой копотью на лице пытается то и дело вытереть пот со лба, но так и застывает с напряженно согнутой рукой.
– На вопросы, товарищи, – сказал Кизякин, – докладчик ответит после. Может быть; кто желает высказаться?
– Я вот что скажу, – начал о места кто-то, спрятавшийся за спинами.
– Выходи, Ипатов, сюда, чего там прятаться, – съязвил Кизякин.
– Мне что – я и отсюда скажу – я, небось, не оратор какой, я по-неученому, – продолжал Ипатов, на этот раз показывая оборотившимся к нему слушателям вихрастую голову с загорелым, давно небритым лицом, – я по ученому не умею…
– Сейчас зальет, – обрадованно сказал похожий на часовщика старик.
– Я, товарищи, насчет цеха скажу, По старой расценке сколько я получал? Два рубля десять. А теперь нам прибавка вышла. Сколько же я после прибавки получаю? Рубль восемьдесят пять. Это как же, товарищи, называется, – Ипатов выдержал небольшую паузу, – денефикация?
– Валяй, Ипатыч, правильно! – отозвались в задних рядах.
Ипатов, поощренный товарищами, вылез в проход и, остановившись перед сценой, продолжал:
– Или такой случай. Конвейер нам поставили. А что в нем толку, когда он не работает? Я из-за конвейера, может, часа два в день даром теряю. А если я когда, – Ипатов произвел рукой сложную, но всем понятную манипуляцию, – если я когда после выходного дня на пять минут на завод опоздаю – мне предупреждение, а то и штраф. Что-ж это по вашему, – сердито протянул он волосатую руку к докладчику, – денефикация?
Локшин вслушивался в шероховатую, грубую речь Ипатова, видел, с какой жадностью воспринимается каждое его слово, и не понимал, как он мог обольщаться. Ведь только за пять минут перед тем Локшину, казалось, что его речь зажгла всех, а оказывается, достаточно было этому рабочему с некстати распахнутым воротом выступить и заговорить об обычных заводских обидах, чтобы все сразу же насторожились, чтобы сразу же были забыты все выкладки Локшина, все его доводы.
Обиднее всего было то, что Ипатов не возражал против ночных смен, не жаловался на их трудность.
– Так что я, товарищи, не согласен. – совершенно неожиданно окончил Ипатов длинную, запутанную речь и, ухмыляясь, вернулся на место.
– Еще желающие есть? – спросил Кизякин.
Локшина возмущало спокойствие этого длинноусого человека. Почему он не выступит с ответом? Зачем он еще кому-то хочет дать слово.
– Все сказано, – выкрикнул кто-то из задних рядов.
– Ну тогда я скажу, – возразил Кизякин.
– О конвейере, – начал он, – разговор особый. Конвейер этот у нашей администрации боком выйдет. Двенадцать тысяч загубили, в Германию ездили, инструктора привезли, поставили, а толку никакого. Я, товарищи, – повышая голос продолжал Кизякин, – с Ипатовым, – даром что он бузотер, – согласен.
– Правильно! – раздалось в рядах.
– Только, товарищи, я так смотрю: кто у нас на заводе первый прогульщик? Ипатов. Ты, Ипатов, помалкивай, – чья бы корова мычала, а твоя бы молчала. Выработка мала? Так ты бы в табель почаще заглядывал, тогда бы узнал почему…
В рядах одобрительно загудели.
Настроение аудитории менялось. Измазанный котельщик снова поднес руку ко лбу, Ипатов снова спрятался за чужие спины. Локшин отыскал среди публики женщину, повторяющую каждое слово оратора, рабочего, похожего на часовщика, и с удивлением убедился, что каждое слово Кизякина доходит до слушателей.
Что-то и в самом Кизякине и в приемах его речи напомнило Локшину Сибирякова. Та же легкая флегма, та же усмешечка, то же уменье просто и вразумительно говорить о самых отвлеченных вещах, уменье каждый вопрос поставить практически. От высмеивания Ипатова Кизякин перешел к существу доклада и, перебивая свою речь пословицами и поговорками, в немногих словах показал собравшимся все такие очевидные, казалось бы, преимущества диефикации.