Выраставшие один за другим стеклянные небоскребы, перекидные мостки, опутавшие переполненные движением улицы, покачивающиеся в зеленовато-сумрачном небе, продолговатые луны, лощеный паркет тротуаров, автоматы-газетчики, выкрикивавшие сиплым радиоголосом сенсации только что полученных через пневматическую почту газет, хвостатые кометы поездов подвесной дороги, – все это он уже давно перестал замечать.
Задержанный на мостках, он спустился к Советской площади, и здесь у возвышающегося перед памятником Свободы маяком, на подножии которого в золотой вязи букв можно было прочесть скромное имя академика Загородного, остановился, заметив нечто необычное на этой обычной для него дороге.
На площади, напирая друг на друга и заглядывая через плечи и головы соседей, подобно Локшину, остановились сотни таких же, как и он, занятых своими делами пешеходов. Матовый экран, предупреждая любопытство переменчивой толпы, черными нетвердыми буквами объяснял причину необычного скопления.
– Испытание калориферов инженера Винклера. Товарищи, не нарушайте движения.
А над экраном сноп брошенных из Охотного ряда темных лучей яростно рекламировал:
– О калориферах инженера Винклера читайте в «Голосе Рабочего».
– «Голос Рабочего» – выпуск утренний, выпуск дневной, выпуск вечерний, выпуск ночной, экстренные добавления.
И дальше, заканчивая рекламу, красовалась ярко-красная морда зубастого длинноголового зверя с лаконической под ним надписью:
– На год – пять рублей, на полгода – два пятьдесят. Состав сотрудников тот же.
Локшин протиснулся через толпу и, держа над головой портфель, нетерпеливо расталкивал любопытных, пока, наконец, барьер не остановил его настойчивого продвижения.
Отсюда было видно все: наспех установленная передвижная трибуна, облепившие ближайшие к трибуне столбы и карнизы фотографы и кинооператоры, группа медлительных людей на подмостках, несколько блестящих цилиндров представителей дипломатического корпуса, дежурящий у трибуны милицейский автомобиль.
За трибуной над невысокой бетонной постройкой, усеянной изоляторами, вспыхивали синеватые, почти невидимые при свете ночных солнц короткие молнии. Высокий плечистый человек с большим, упрямым лбом, с холодными глазами, с тяжелыми под ними преждевременными складками, – Локшин узнал в нем одного из виднейших членов правительства. – говорил в решетчатый круг:
– Опыты инженера Винклера, – услышал Локшин металлический от микрофона голос Куйбышева, – большого практического значения пока не имеет. Но тем не менее мы решили предоставить все необходимые средства для постановки их в широком масштабе. От имени правительства СССР позвольте мне поздравить вас с новым прорывом в будущее, потому что эти несмелые опыты предвещают нам грандиозный переворот в хозяйстве нашей страны…
Рядом с Куйбышевым, туго стянув кушаком романовский полушубок, мужиковатый и крепкий академик Загородный разговаривал с прямым, как натянутая струна, посланником Соединенных Штатов Америки. Несколько правее, флегматично посасывая трубку, по-матросски засунув руки в карманы мохнатого пальто, стоял Сибиряков. Рядом с Сибиряковым Локшин увидел Ольгу и почти инстинктивно попятился назад, тщетно стараясь преодолеть сопротивление напиравшей толпы. Ольга торопливо шепнула о чем-то Сибирякову, и тот, не стесняясь ни торжественных дипломатов, ни неподвижно застывших на трибуне; профессоров, громко крикнул:
– Локшин, полезай сюда!
Локшин покорно отделился от толпы и под внимательными взглядами, бросаемыми на него и с трибуны, и с площади, слыша за спиной беглый шопот: «Тот самый», неумело перелез через барьер и взошел на трибуну.
– Ты чего это саботируешь'? – ласково улыбаясь, сказал Сибиряков. – Нехорошо, Локшин, нехорошо! Небось, когда завод «Вите-гляс» открывали, ты не прятался.
– Саша, – совсем просто и очень тепло, словно они только вчера расстались, сказала Ольга, – и тебе не стыдно. Ни разу не вспомнил…
Оратор в длинной, обстоятельной, носящей характер специального доклада речи знакомил слушателей с достижениями последних лет.
– Дело не только в том, что мы повысили коэффициент сменности на заводах и фабриках Союза, – говорил Куйбышев, и от этих уже забытых слов пахнуло на Локшина теплом утраченного энтузиазма, – дело не в том, что мы добились круглосуточной работы всех наших предприятий, а в том, что с решительностью, на какую неспособна ни одна страна, мы перестроили все культурно-бытовое обслуживание всю общественную жизнь.