Внешность молодого человека, напротив, достаточно банальна, чтобы с такой же легкостью поддаться изображению. Скажем так: он невысокий, но принадлежит к тем, кто то сил выбивается, чтобы казаться несколько выше своего роста, – этому способствуют и высокие каблуки на ботинках полуамериканского типа, и полувоенная выправка, и фуражка с приподнятой тульей; черты его начисто выбритого лица достаточно мягки и неопределенны, но не настолько, чтобы им нельзя было при желании придать выражения сурового или даже почти энергичного; движения резки, но той бросающейся в глаза резкостью, которая скрывает природную вялость: словом, он принадлежит к категории людей, которые хотят казаться не тем, что они есть на самом деле, и к тому их разряду, которым это удается. Одежда молодого человека не первой свежести, но выдает некоторое щегольство, смягченное некоторой же небрежностью, так что даже трудно понять, то ли стремится он изо всех сил поддерживать щеголеватость пришедшего в ветхость костюма, то ли намеренно придает щегольскому костюму небрежный вид.
Молодой человек еле поспевает за человеком уже не первой молодости, то отстает, то забегает вперед, обнаруживая суетливость, свойственную невысоким людям в присутствии людей высоких или высокопоставленных.
– Архитектор Уржумов строил – наш губернский Растрелли, – говорит немолодой человек, когда спутники выходят на площадь и в нерешительности останавливаются у подъезда губисполкома: – смотрите, какой фасад…
Голос у немолодого человека тихий и тоненький, даже немножко сладкий, как у потомственного купца, тренировавшего себя в вежливых разговорах с покупателями – но в голосе этом то и дело проскальзывают угрожающие и грубоватые нотки.
Молодой человек с глубокомыслием мало понимающего в архитектуре любуется зданием, видимо – с единственной целью, – не обидеть своего собеседника.
– В автомобиле поедем, Галактион Анемподистович? – спрашивает он немолодого человека, с трудом выговаривая длинное и необычное имя.
– Не люблю. Бензином воняет. Возьмем извозчика – привычнее, да и потише едет. Побеседовать можно, Юрий Степаныч.
Юрий Степанович недовольно пожимает плечами: «как хотите, я могу уступить». Они нанимают извозчика, Галактион Анемподистович торгуется с извозчиком из-за лишнего пятака, поддерживая неизбежный разговор: – А овес-то почем? – Ну, небось, твоя лошадь овса-то и не нюхала. – Шутить изволите, гражданин! – А в это время Юрий Степанович, которому видно претит подобная экономия, медленно прохаживается по тротуару, стараясь показать, что он не участвует в этой роняющей его достоинство торговле. Наконец, сговорились. Спутники наши усаживаются на узком сиденьи, чахлая лошадь медленно тащит пролетку по одной из главных артерий города – длинной, узкой и кривой улице, планированной – бог знает кем. И застроенной, бог знает когда, упрямыми и антиобщественно настроенными владельцами. Вот один из этих владельцев взял да и повернул, противно всем правилам, дом свой спиной к проезжающим, скрыв фасад во дворе, засаженном дуплистыми липами.
– Вырыпаева особнячок, – говорит Галактион Анемподистович, плотно усевшись на пролетке и сложив на животе маленькие с длинными тонкими пальцами руки. Пальцы его все время находятся в движении, как будто плетут нескончаемое незримое кружево.
– Да, Вырыпаева… Суровый был старик, сердитый. Тещу отравил, завещание подделал – и смотрите какую махину взгромоздил.
– Что ж это ему на людей смотреть стыдно было? – спрашивает Юрий Степанович.
– Чего ж стыдиться-то. Просто характер выдерживал. С характером был старик, не то что нынешние. Вот возьму да ко всем задом и повернусь. И повернулся…
Тонкие губы Галактиона Анемподистовича кривит чуть заметная лукавая усмешка.