Вот еще дом-тяжелый и неуклюжий, с маленькими глубокими окнами. Как бы пошли к этим окнам толстые тюремные решетки. Да есть и решетки – вот они: внизу в полуподвале, вверху на крыше, чугунные ворота тоже с решетками.
– Вахрамеева сыновья, – продолжает Галактион Анемподистович, щуря от наслаждения и без того узкие глазки. – Этому дому стоять да стоять, всех нас переживет. В девятнадцатом году красноармейцы в нем поселились, а он ничего, выдержал. Крепко сделан. В фундаменте каждый камушек пудов по пятьсот – из Финляндии нарочно выписывали. Законно строились. Трое их было, Вахрамеева сыновей, как строить начали, а когда кончили – один остался. Старший-то братец с лесов упал – бродил с средним по постройке, возьми да и оступись. Вот случай-то, хе-хе-хе!
– Что ж тут смешного?
– То и смешно, что среднего братца каменщик какой-то оговорил, будто бы он старшего-то с лесов столкнул. На каторгу сослали – один младший остался, в этом домике жил. В восемнадцатом году, царство ему небесное, расстреляли…
– За дело, наверное?
Галактион Анемподистович вздохнул и несколько минут молчал, продолжая по-прежнему играть своими тонкими пальцами.
– Вот еще, Юрий Степанович – обратите внимание – построечка новейшего происхождения, стиль модерн – рюсс. Антропов – чаеторговец. Денег у него было – счету не знал. А кончил строиться, подсчитал – одни долги и платить нечем. В сумасшедший дом угодил… А многие около него руки погрели – ох, многие…
– А этот? – перебил его Юрий Степанович, показывая на дворец, составивший некогда эпоху в городском строительстве: причудливое смешение всех стилей, мраморная облицовка, многочисленные беседки, башенки и балконы показывали скорее стремление строителя кого-то удивить, поразить, перещеголять, чем заботу о красоте и удобстве. – Этот тоже, небось…
– Ну, этот, – с уважением и почти со страхом ответил Галактион Анемподистович и отвернулся.
Улица повернула направо, потом налево. Старинные особняки с пожелтевшими выветрившимися колоннами, высокие доходные дома, деревянные хибарки сменяли друг друга, вызывая каждый соответствующее воспоминание Галактиона Анемподистовича. Внизу совсем неожиданно блеснула узкая полоска реки, с перекинутым через нее легким горбатым мостом.
– А мост, – спросил Юрий Степанович, – тоже?
И скептически усмехнулся, скосив глаза на собеседника.
Галактион Анемподистович как будто бы не заметил скептической усмешки и косого взгляда.
– Мост недавно строился, и люди эти живы еще – что ж об них говорить, – просто ответил он.
Юрий Степанович недовольно пожал плечами.
– Послушать вас, что ни постройка, то преступление. Один отравил, другой убил, третий зарезал.
– А то как же?
Галактион Анемподистович опустил голову, и пальцы его заиграли еще быстрее.
– А как же? Иначе нельзя, молодой человек. Нельзя-с! Хорошо построить – душу загубить надо. Кто первым-то строителем был? Каин? Так и на всех нас в малой степени каинова печать.
– И на вас тоже? – с усмешкой спросил Юрий Степанович.
– А то как же?
У Галактиона Анемподистовича в тот момент, когда он произносил эти слова, лицо выражало жертвенную невинность молодого ягненка.
– Не верите? А вот хоть бы эту хибарочку взять, – указал он на покосившийся и почерневший от времени деревянный дом – каждое бревнышко потом, кровью да хитростью досталось. Слез сколько, горя сколько, неправды сколько. Простой мещанин, сапожник, всю жизнь бился, чтобы такую хибарку построить. И обманом, и ложью, и угодничеством своего добивался, а как построил, тут же и кончился. Труда не выдержал. А сколько народу так, ничего не построив, и умерло…
Галактион Анемподистович глубоко вздохнул, выражая этим как бы сожаление о тех, кто умер, ничего не построив. Видно было, что он попал на любимую тему: все более и более увлекаясь, продолжал он говорить, не обращая внимания, слушает ли его речь собеседник или нет, соглашается или дает скептические реплики.
– На костях, батенька, строится все, на костях… Это вы, милые мои, оставьте, что так можно: приказал и все тут. Готово! Выстроили! Чистенькими руками здесь ничего не сделаешь. А вы этой рученькой задушить боитесь…
Юрий Степанович брезгливо отдернул руку.
– Да что вы, – с возмущением ответил он: – это буржуазия строила нечистыми руками, а теперь пролетариат…
– Пролетариат. Что ж – попробуйте. Попробуйте, а мы посмотрим… Хе-хе-хе! Тут дерзнуть надо! – добавил он грубым и жестким голосом, который до сих пор ему удавалось скрывать под напускной слащавостью.
Юрий Степаныч обиделся.
– Никто не думает, что это легко. Мы не боялись крови – не испугаемся и труда.