— Хитришь ты, Ермаков… Зачем мы тебя взяли?
— Затем же, зачем и других.
— Другие создают шедевры, а ты что делаешь?
— Пока что кормлю тех, кто создает шедевры…
— Вот и корми. Ты это умеешь — и делай. А другие будут творить произведения высочайшего искусства. Каждый должен заниматься своим делом.
— А я тоже буду писать стихи, — зло сказал Ермаков. — Мне это больше нравится.
— На Земле таких, как ты, поэтов — тысячи. Мы взяли сюда только избранных.
— А с чего ты решил, что я плохой поэт? Ты же ничего моего не слышал.
— И слышать необязательно, мы и так знаем, кто есть кто. — Помолчал, поглядывая высокомерно сверху вниз, и разрешил снисходительно: — Ну, прочти.
Ермаков усмехнулся, демонстративно выставил ногу как это делали некоторые поэты:
Каменский помолчал, подумал и махнул рукой:
— Сойдет для начинающего.
— Неужели хуже этого вашего шедевра: "Кричу опять: дважды два пять!..>
— Да ты!.. Да вы!.. — задохнулся Каменский. — С первым же кораблем!.. На Землю!..
— До корабля надо еще дожить.
Они долго молчали, сердито косясь друг на друга. Растерянный Леня стоял поодаль, не решаясь подойти. Вдалеке кто-то бродил по берегу озера, взмахивал руками и выкрикивал несвязное. Кто-то монотонно стучал на хозяйственном дворе, то ли работал, то ли отбивал вдохновляющий его ритм.
— Ладно, — примирительно сказал Каменский. — Читай еще.
Каменский поморщился, пожевал полными губами.
— Поучиться бы тебе абстракции, сбить ритм, тогда… может быть… мы и приняли бы тебя… учеником, — сказал он. И спохватился: — А это ты сам написал?
— Это написал Николай Заболоцкий. Был такой русский поэт в древности.
— Я так и знал! — воскликнул Каменский. — Меня не обманешь! Нет, брат! Каждому свое: поэту — поэтово, роботу — роботово. А? Хорошо сказано? Надо где-нибудь использовать.
Он достал книжицу, принялся записывать понравившиеся слова. Удовлетворенный такой поэтической находкой, благодушно разрешил:
— Теперь показывай робота.
— А его нет.
— Как это нет?
— Убежал. За огненным шаром погнался.
— Зачем же ты его отпустил?!
— Ему еще учиться надо.
— Кому учиться? Роботу? Не смеши!
— Надо учиться, — упрямо повторил Ермаков.
— Да чему учиться? Воду качать? В огороде копаться? Мусор убирать? Обнорский сам скажет ему, что надо делать.
— Обнорский? Пусть он сам за собой убирает.
Каменский снова побледнел в гневе, но сдержался, не стал кричать и ругаться.
— Ладно, потом разберемся.
Но теперь не сдержался Ермаков.
— Робовладение тебе не напоминает рабовладение? — сказал он запальчиво.
— Не злоупотребляй каламбурами.
— Это не каламбур, а печальная истина. Рабовладельческая психология не слишком отличается от робовладельческой. А мы, соглашаясь, что одна позорна, даже преступна, по существу, утверждаем другую.
— Робот не человек…
— Не о роботах забота, о робовладельцах. Они-то — люди. Их разлагает эта психология, порождая паразитизм. Роботы создавались для освобождения человека от чрезмерно тяжелого, монотонного, изнурительного труда, а не от всякого. Не от всякого!.. Мы тут создали не Город высокой эстетики, а город бездельников, не умеющих трудиться и презирающих труд…
Он и еще бы говорил на эту тему, да Каменский как-то странно вдруг посмотрел на него и, повернувшись, пошел, почти побежал по тропе к замку. Оглянулся, крикнул издали:
— Ты сумасшедший! Тебя надо изолировать, пока чего-нибудь не натворил!..
— Это они все сумасшедшие, — сказал Ермаков Лене, обалдело смотревшего на него. — Жизнь, какой они живут, ведет не к развитию человека, а к деградации. Много будет бед, может быть, даже жертв. Но беды научат. У кого трудовая наследственность — вспомнят, выживут. Другие погибнут. Не от голода, так от сознания собственной беспомощности. Человек должен уметь делать вс? или многое и ценить, любить это свое умение…
У него было тошно на душе в эту минуту. Не потому, что так уж было жаль, несомненно, обреченный Город эстетов. Ему вдруг подумалось: вирус робопаразитизма привезен с Земли, значит, он там гнездится в людях? Трудно было поверить в то, что человечество не справится с болезнью, но теперь он знал о ней и не мог успокоиться. Вот какую весть пошлет он на Землю в очередном сеансе связи. Если, конечно, удастся наладить связь без роботов. И это будет его «произведением» его «шедевром» созданным здесь.
В этот день Ермакову не работалось. Ходил по берегу речки в сопровождении молчаливого Лени и все думал, что ему теперь делать. Обнорский и другие хотели доказать землянам необходимость для эстетов особых, исключительных условий, даже отшельничества. Еще неизвестно, как будут приняты их творения, ибо не сиюминутные восторги, а время дает окончательные оценки. Пока же, по убеждению Ермакова, эстеты демонстрируют только одно — гибельность нетрудовой жизни для человеческой личности. Эксперимент приводит к непредвиденному ими результату. Хотя можно было предвидеть. В глубокой древности похожий эксперимент ставила сама история. Рабовладение привело к извращению подлинных человеческих ценностей, к распаду общества. Кое-кто пытался использовать этот распад в своих эгоистических целях, создав элиту избранных, для которых такое разрозненное на отдельные особи, ничем не сцементированное «общество» или, точнее говоря, стадо как раз и было нужно, поскольку стадом легче управлять. Но трудовая наследственность сказала свое слово в истории, создав в конце концов общество, где высшая ценность человека — умение трудиться — стала высшей ценностью общества.
Но вот появились роботы-слуги. История начала повторяться? В это не хотелось верить. И если уж тут, в Городе эстетов, возникла ситуация, похожая на модель будущего, то не попытаться ли довести эксперимент до конца. Чтобы выяснить не только то, как может деградировать общество, но и как оно может возродиться.
Было о чем подумать Ермакову. Помощника бы! Но единственный, кто его немного понимал, был Леня, не окрепший душой подросток. Поймет ли он все это, если уж взрослые не понимают? Подростков чаще завораживает внешний блеск, нежели глубокий смысл, до которого непросто добраться. Но другого советника не было, и Ермаков все чаще поглядывал на Леню, раздумывая, как рассказать все это мальчишке, чтобы не отпугнуть сложностью проблемы.
И тут он увидел прямо перед собой еще один огненный шар, небольшой, размером с кулак. Шар, будто мячик, отскакивал от камней со звуком легких ласковых шлепков. Но прыгал он не как попало, а устремляясь в одну сторону, вверх, в гору.
— Словно зовет за собой, — сказал Ермаков.
И впервые подумал, что огненные шары, возможно, отнюдь не природное явление. Что же тогда? Форма жизни?
— Как в тот раз, когда мы роботов искали — сказал Леня.