Царевна оказалась безнадежно глупа.
Она не выказала никаких дарований, кроме способности к домашней магии, столь ничтожной, что и этому учить Джесет выходило бессмысленным.
Все, на что годилась царевна – помогать при кухарне, мести пол и шить платья куклам, которых обычаем полагалось торжественно сжечь после первой инициации, много лет назад.
Арсет спряталась, но злые духи указали ее Рескит. Рескит послала за ней огни и вихри. Арсет воздвигла горы и остановила их. Рескит взяла горы и бросила. Арсет создала океан и горы упали в океан. Рескит велела солнцу жечь и высушить океан. Но океан пролился дождем и стали облака, снег и туман. И Рескит больше не видела Арсет.
…куда убежать? Что сделать, чтобы никто больше не видел ее и ничего от нее не хотел?!
«Жаль», - сказала Младшая Мать. В ее кратком слове, как в глубоком и тихом «свят», завершающим службу, слились все песнословия круга: «мы сделали все, что могли», сказанное деканом медицинской кафедры, «нам горько сознавать…», недоговоренное магом-целителем, «что же теперь будет?», выдохнутое одной из Старших Дочерей.
Семь лет, прошедших от первой инициации до второй – немыслимо долгий срок. Младшая Мать тайно посылала на медицинскую кафедру Университета. Оттуда пришла аспирантка – удивительной красоты девушка, похожая на изваяние Арсет в кумирне, - быстро осмотрела царевну, щупая ее пальцами сильными и жесткими, как у лучницы. Потом ученая обернулась к Младшей Матери и равнодушно сказала что-то на чужом языке.
Верховная священница, окостенев лицом, медленно выпрямилась; трясущимися пальцами сжала переносицу.
«Царевна сможет родить?» - глухо спросила она.
«Если будет желание царицы, мы соберем консилиум, - ответила красавица. – В настоящий момент у науки есть средства…»
На золотом троне среди облаков парила Рескит. С ней были ее дети и злые духи. Они увидели людей. И дети Рескит стали играть с людьми, а злые духи – вредить им. Злые духи боялись Арсет, и люди стали молиться ей.
Царевна втянула носом сопли.
Медики поили ее какими-то пилюлями: от них ее груди набухли, как должно было случиться много раньше, в разных местах выросли волосы и наконец пришла кровь, что позволяло девушке-арсеитке считаться на две трети взрослой. Младшая Мать провела над царевной обряд второй инициации, но была печальна, а ученые доктора качали головами.
У царствующей Джесет не было других детей и не могло быть: рожая едва не на поле битвы, надменная поплатилась за любовь к кровопролитию. Джесет Третьей наследовала Джесет Четвертая.
Джесет Четвертой мог не наследовать никто.
…имя Младшей Матери было Акридделат: то же, что у древней святой.
«Мы будем молиться, - сказала Акридделат. – Успокойтесь, царица. И найдите подходящего молодого человека – умного, здорового, низкородного. Я бы посоветовала искать среди студентов или учеников магов. Ясно, что править будет принц-консорт, - есть редкая возможность выбрать хорошего правителя. Да будет милость Дочери».
Через два года Джесет выдали замуж.
Зеркало словно моргнуло: изображение потускнело, исказилось и вновь стало четким. Теперь оно показывало храмовую площадь, где престолонаследница Энгит, в посеребренном панцире и зеленой шелковой мантии, ниспадавшей до бабок коня, готовилась двинуться навстречу воеводе. Младшие Дочери вымели площадь чище кумирни. Свита была одета просто и строго, под стать госпоже; кто мог вытерпеть в жару доспехи, и в этом подражал царевне.
Джесет Четвертая оказалась единственным уродом в династии.
От братьев и сестер Арсет было больше вреда, потому что они не боялись Арсет. И иные люди молились им и умилостивляли их.
Джесет прерывисто вздохнула. Конечно, она рада, что не приходится дышать пылью и мучиться от зноя; конечно, она не ревнует к престолонаследнице…
Воевода нелепо выглядела на стройном тонконогом коне. Она была похожа на мешок муки в седле - толстая, низкорослая, сутулая, изнуренная жарой и долгим переходом, победительница явно хотела не пиров и триумфов, а в купальню и спать.
Когда мать умерла, Джесет плакала. За эти слезы самая суровая воитель не осудила бы ее, но царевна все равно заперлась – частью из привычки прятаться, частью затем, что плакала не от горя, а от несказанного, почти мучительного облегчения. Впервые успокоенная, она бездумно смотрела, как мать опускают в землю, как прободают ритуальным крюком яремную жилу ее любимого коня, как в склеп, возведенный над могилой, вносят золотые сосуды с благовониями и перед тем, как заложить вход, оставляют мертвой царице Рескидды ее меч и лук с колчаном стрел.
Джесет была, наконец, свободна.
И та, и другая Джесет.
Живая - расцвела.
Робкая затворница, она посмела требовать развлечений. Соколиные и драконьи охоты, скачки и поединки с гвардейцами не влекли ее, не повеселили бы юную Джесет и элегантные ученые споры, тем более – непонятные забавы магов. Но танцы и фейерверки – об этом она мечтала всю жизнь. Джесет плохо танцевала, но она почувствовала вкус к нарядам и бриллиантам, к любованию собой, такой величественной и сверкающей. Исен, женившийся на царском венце, стал поглядывать на нее иначе, чем с добрым равнодушием, и это подхлестнуло ее. Царица стала с наслаждением капризничать, воображая себя той прекрасной, которой позволено все, кричать на слуг, щедро рассыпать кары, и слуги, прежде жалевшие тихого птенца, озлобились.
Прошел год, и Младшая Мать сочла, что Джесет достаточно развлеклась.