Петр Петрович сверял донесения из войск с протоколами опроса пленных и данными агентурной разведки. Его лицо и спокойный голос, как обычно, не
выражала и тени тревоги. Рассказал ему о директиве, но он, как говорят, и ухом не повел.
— Что все-таки дальше, Петр Иванович? Выдохнутся ль наконец немцы ? Евстигнеев молчит, глядя на ворох карт на столе. Потом поднимает глаза:
— Третьего дня получил донесение от одной разведгруппы из под Пскова. Много мотопехоты идет от Ленинграда на Псков. А там она сворачивает на Порхов - Дно.
— Перегруппировка, что ли?
— Возможно, возможно, — задумчиво говорит Евстигнеев. — Вчера в подтверждение к тому донесение получили.
Он роется в бумагах, вытаскивает одну, читает. Меня разбирает нетерпение. За своим столом Петр Петрович похож на ученого, неторопливо изучающего древние рукописи, хотя совсем близко ползают скорпионы и фаланги. Я знаю, торопить его в такой момент бесполезно, и терпеливо жду, что он скажет дальше.
— Командующему доложил, что все это очень похоже на переброску войск от Ленинграда, — роняет, наконец Евстигнеев. — Из Красногвардейска партизаны тоже доносят, будто немцы грузят танки на платформы.
— Так это же хорошо! — не утерпел я.
— Как сказать. Составил я в Москву донесение, а командующий — ни в какую. «Провокационные сведения, — говорит, — твоя агентура дает. Проверь-ка, кто там этим делом занимается».
Евстигнеев вытаскивает из вороха своих бумаг еще один лист:
— А вот из восьмой армии сообщают, что сегодня на петергофском участке оказались убитые и пленные двести девяносто первой и пятьдесят восьмой дивизий. Жданов очень заинтересовался, приказал срочно перепроверить.
Они же находились на красногвардейском и пулковском направлениях.
Находились два дня назад. А сейчас повернули на Петергоф. Похоже, что немцы хотят пробить пошире проход к Финскому заливу, чтобы вести огонь по Кронштадту и кораблям. Вы скажите-ка мне, как начались бои на Невской Дубровке?
Мне известно, что на левом берегу Невы у нас всего несколько взводов. Под Шлиссельбургом это люди полковника Донскова из 1-й дивизии НКВД.
В Дубровке — подразделения 115-й стрелковой генерала В. Ф. Конькова. Силы эти слишком малы, чтобы ждать от них серьезных результатов. Но начальник разведотдела думает иначе:
— О тех местах мы еще не раз услышим. По данным воздушной разведки, вдоль Невы в сторону Мги и Шлиссельбурга у противника значительно усилилось движение. Раньше там у него были седьмая авиадесантная дивизия и части двадцатой механизированной. А сейчас новые войска появились. На Ладожском озере тоже происходит сосредоточение сил. Чтобы противостоять им, генштаб пятьдесят четвертую армию сформировал.
— Вы думаете, что атаки немцев на Урицк — Пулково могут ослабнуть?
— Четыре дня назад двенадцать дивизий противника наступали на южном крыле фронта, а сегодня, по моим данным, там осталось девять. Если и под Петергофом и на Неве мы свяжем немцев боями, то, конечно, под Пулковом атаки могут стать слабее.
— Как же понимать приказ о подготовке к взрыву Ленинградского железнодорожного узла? А представители из Москвы? Что-то вы, Петр Петрович, уж больно спокойны.
Евстигнеев приглаживает волосы. Знакомая привычка.
— Разве можно сейчас быть спокойным? Просто профессиональная выдержка.
— И стал укладывать свои бумаги в папку. — И прошу извинить, к командующему нужно на доклад. Он нас архивариусами зовет. А напрасно. Ему-то должно быть известно, сколько разведчиков погибло, и даже порой без имени, без фамилии...
Беседа с Евстигнеевым несколько ободрила меня.
Между тем к утру 21 сентября немцы взяли Стрельну. Бои завязались на восточных окраинах Петергофа. Противник выходил к побережью Финского залива, угрожая Балтийскому флоту. Уже пятые сутки вражеская артиллерия усиленно обстреливала Морской канал и рейд. Чаще стали массированные бомбовые удары по городу с воздуха. В Ленинграде ежедневно регистрировалось до двухсот пожаров. Больницы приняли четыре тысячи раненых из городского населения.
На заводах люди не смыкали глаз: работали у станков, дежурили на баррикадах, тушили пожары, восстанавливали повреждения водопровода и электросети.
22 сентября командующий Балтийским флотом вице-адмирал В.Ф. Трибуц доложил Военному совету фронта об итогах ожесточенной дуэли, происходившей между кораблями и пикирующими немецкими бомбардировщиками. За два дня — 21 и 22 сентября — тридцать самолетов
противника сбито летчиками и зенитчиками Балтийского флота только в районе Кронштадта и Морского канала. На район стоянок военных кораблей немцы за один день сбросили более трехсот бомб.
Два попадания в носовую часть вывели из строя линкор «Марат». Серьезно пострадали крейсер «Киров» и миноносец «Грозящий». Велики были потери среди матросов. Однако корабли Балтики продолжали громить войска неприятеля под Петергофом, Урицком, Пулковом. Гитлеровцы то и дело попадали под губительный огонь корабельной артиллерии.
По ночам на переднем крае, как правило, немного стихало. А для саперов темная пора — самое время работы.
К ночи я чаще всего выезжаю на пулковское направление. Бои там носят очень упорный характер. Пулковский поселок и главное здание обсерватории постепенно превращаются в груды развалин.
Начинж 42-й армии майор Шубин привык к моим ночным визитам и, если не имеет возможности дождаться меня в штабе, обязательно оставит записку, где его следует искать. Но вот я приехал, а на месте нет ни Шубина, ни его координат.
На одном из полковых наблюдательных пунктов встречаю начальника артиллерии 42-й армии полковника М.С. Михалкина. Расспрашиваю его, не встречался ли ему майор Шубин. Полковник разводит руками:
— И не встречал, и не представляю, где он сейчас может быть. Ему надавали столько заданий, что не удивлюсь, если Шубин заснет на каком-нибудь фугасе. У нас здесь нынче такой денек выдался, какого, кажется, еще не бывало. Четырнадцать атак отбили. В районе Финское Койрово такую мясорубку фашистам устроили, что смотреть страшно. Там все сейчас трупами завалено. И все-таки лезут и лезут...
Михаил Семенович — словно дирижер артиллерийского оркестра на Пулковских высотах. У него всегда под руками карта огней, глаз — у стереотрубы, ухо — у телефонной трубки. Хозяйство у Михалкина большое и сложное. С момента подхода немецких войск к Лигову и Пулкову плотность орудий в полосе 42-й армии возросла в три раза. Теперь в случае атаки противника артиллеристы одним залпом могут смести до полка пехоты.
Невольно залюбовавшись Михалкиным и думая о возрастающей прочности нашей обороны, я в то же время вспомнил о моих подрывных командах, которые бессменно дежурят у минированных объектов в тылу пулковской позиции. Однако теперь почти ясно, что ничего взрывать не придется. Никто не требует от меня доклада о готовности к разрушению. У всех одна мысль: выстоять.
Шубина я нашел в одной из землянок с несколькими саперными командирами. Они сидели за чайником и наслаждались кипятком.
Перед этим на глаза мне попались беспорядочно разбросанные броневые пулеметные колпаки, и я намеревался пожурить начинжа. Но вошел в землянку
— и вспышка раздражения погасла. За чаем Александр Петрович инструктировал командиров, где и как устанавливать эти бронеточки.
— За ночь шесть штук втащим на Пулеметную горку? — спрашивает он командира армейского саперного батальона капитана Хоха.
Тот только что выпил очередную кружку кипятку и, с удовольствием отдуваясь, согласно кивает головой:
— Раз надо, значит, втащим. Сегодня там траншеи развалило так, будто черт в свайку играл. И пулеметов много разбито.
— Ну а ты, Петр Кузьмич,— обращается Шубин к капитану Евстифееву,— четыре штуки подтащи к Верхнему Кузьмину. Там у оврага два домика есть. Рядом с ними и ставьте.
А в самом овраге что будем делать?
Согласуй с Красновидовым, там его полк стоит. По-моему, овраг лучше заминировать. Кстати, как у тебя с управляемыми минами для противотанкового рва?