Ива« Г еоргиевич Зубков, которому осколочная рана не позволяет ходить, никак не соглашается лечь в госпиталь, а отсиживается в нашей землянке.
— Это и есть ваша саперная жизнь на войне? — спрашивает он, злясь, когда Волгин докладывает ему, что за ночь было тридцать пять порывов тросов.
— Не нравится? — спрашивает улыбаясь Лисовский. — Что же ты просился к нам в понтонеры?
— Я, Станислав Игнатьевич, не рассчитал. Никак не думал, что у вас надо уметь воду в решете носить, — парирует Зубков.
— Да ты не нервничай, — примирительно говорит Лисовский. — Ведь еще только пять месяцев войны прошло. На твой век боевых дел хватит.
— А ты десять лет, что ли, собираешься воевать?
— Не знаю, Иван Георгиевич. Но пока мы с тобой танки через Неву переправляем, а не через Одер или Эльбу...
Хладнокровие Лисовского и его упорство в работе всем нам хорошо известны. Мы с ним одногодки, но седины на коротко стриженной голове Станислава Игнатьевича значительно больше. Он — сын старого солдата, полного георгиевского кавалера, а какой-то клеветник в 1937 году «сделал» из него дворянского сына. И только на том основании, что Лисовский в детстве был принят в кадетский корпус за боевые заслуги отца. За шесть месяцев, пока разбирались с этой кляузой, Станиславу пришлось многое испытать.
«Военная косточка» у Лисовского дает себя знать постоянно. Он корректен, аккуратен. Кажется, все мы одинаково ложимся на землю под снарядами, но почему-то к нему меньше пристает грязь и липкая глина.
Зубков, хотя он и горяч, нетерпелив, а иногда просто грубоват, очень сдружился с Лисовским и называет его в шутку Станиславом Невско-Дубровскнм.
На погрузку первого танка Т-34 Иван Г еоргиевич все-таки приковылял, опираясь «а палку. В эту ночь нам совсем не хотелось, чтобы на Неве было очень тихо. Работа артиллерии заглушит шум переправы. Пусть противник ведет огонь, лишь бы не было прямого попадания в пристань, притаившуюся между двумя штабеля-ми старых дров.
Лисовский тщательно и долго, не доверяя никому, ощупывает в ледяной воде зацепы-крепления понтонов, которые иногда разрываются при столкновении с ледяными заторами.
Понтонеры захватывают с собой не только багры, но и запас взрывчатки, на случай, если затрет в пути. В паромной команде — самые опытные и смелые: Евтушенко, Князькин, Шмыров, Касим Дауров. С первым паромом отправляется Волков, единственный из ротных в 41-м батальоне, которого еще не тронули осколки.
В невидимой высоте затарахтели наши самолеты У-2. Их мы специально вызвали накрыть самые зловредные батареи, обстреливающие переправы.
Превосходен танк Т-34! Он великолепно зарекомендовал себя в бою. Но понтонеры влюбились в эту машину за мягкий ход и негромкое ворчание мотора. Фыркнула и вошла на паром легко, будто в ней и нет трех десятков тонн. Евгений Клим подает команду:
— Отваливай! Багры на лед!
Отданы причальные канаты. Щель между пристанью и паромом раздвинулась, и он пошел к левому берегу под наши облегченные вздохи. На разрывы мин в нескольких десятках метров никто сейчас не оглядывается — к ним привыкли.
Нам здорово везло и в эту ночь, и в три последующие: удалось перебросить через полынью двадцать танков. Хотя почему везло? Умением, мужеством, стойкостью выигрывали понтонеры эту битву за переправу. Просто воля и настойчивость наших людей оказались сильнее вражеских мин и снарядов.
Легко сейчас говорить: «Работа», «Переброска танков». А тогда это была борьба со смертью. Каждый раз, идя в рейс, понтонеры не знали, суждено ли им возвратиться назад.
30 ноября, перед рассветом, когда Клим и Зубков уже заканчивали переправу танков, немецкая артиллерия нащупала наконец нашу пристань. Последний танк пришлось переправлять утром под прикрытием дымовой завесы. Но и это не помогло. Огонь был настолько сильным, что осколками перебило паромный трос, а у самого плацдарма снаряд попал в паром. Танк затонул.
На следующую ночь полынью окончательно затянуло льдом. Клим вошел в землянку, снял ушанку и прислонился к двери, вытирая взмокший лоб.
— Конец — делу венец, — с облегчением вздохнул он. С резкого волевого лица сразу упало все напряжение последних дней. — Грузить нечего и не на что. Послал водолазов разбирать затонувший паром и осмотреть танк. Там глубина всего четыре метра — можно вытащить. — Повернувшись к начальнику ЭПРОН, спросил: — Поможете, товарищ контр-адмирал?
Фотий Иванович Крылов встал и молча начал одеваться.
Мне очень хотелось предложить Климу: «Иди-ка ты, Евгений, попарься в бане, отдохни». Но вместо этого я сказал:
— Товарищ Клим, в сорок втором батальоне большие потери. Только что тяжело ранен Волгин. Придется вам принять на себя пятую переправу. Надо срастить все перебитые тросы и, пока низкая температура, начать намораживать лед. Насосы подвезены.
Старший лейтенант взглянул чуть исподлобья, откинул чуб:
— Когда?
— Сегодня.
— Хорошо. Сейчас пойду. Зубков подковылял к нему:
Не торопись, Евгений, присядь на минутку. Иван Г еоргиевич сунул ему в руку карандаш, положил перед ним на импровизированный столик маленький листочек бумаги:
— Пищи донесение... Пиши, чего смотришь, я продиктую: «Военный совет. Жданову, Хозину, Кузнецову: Ваше задание выполнено сегодня в пять ноль-
ноль. Переправлено средних танков — десять, тяжелых — двадцать. Клим, Зубков».. Готово? Хорошо. А теперь давай покурим и вместе пойдем. Я тебе помогу.
2
Я стараюсь мысленно представить себе будущую панораму блокированного Ленинграда. В центре — город-фронт. Г олодная смерть ведет бесшумную атаку на его защитников. Баррикады на улицах занесены снегом и практически никому не нужны. В обороне Ленинграда главное — воля и организованность советских людей. Но как показать это?
Разрывы снарядов уже не вызывают страха. Даже дети слабо реагируют на них.
На заводах созданы бригады комсомольцев, которые ежедневно обходят квартиры тех, кто не явился на работу. Допустим, не вышел старый мастер. Ребята идут проверить: что с ним? И вот уже медленно ползут по улице санки с завернутым в одеяло человеком.
Как-то я заехал к М.В. Басову. На его столе, как всегда, лежали какие-то бумаги. Поздоровавшись, он протянул мне одну из них:
— На, прочитай. И своим расскажи, как рабочий класс воюет.
Я пробежал листок глазами. Там было написано: «Начался налет. У печей остались сталевары, литейщики, крановые машинисты. Остальные люди отведены в укрытия. На заводе кончилась известь. Заменяем ее бутовой плитой, разбираем бутовую мостовую... Кончается огнеупорная глина. Начали молоть шамотный кирпич».
Это из плавильного журнала завода «Большевик». Вот уже два месяца под огнем тяжелых осадных батарей его сталевары продолжают давать легированную сталь для нужд фронта.
А за Тихвином, между Лахтой и Сясьстроем, шла своя борьба. Колхозники и специальные воинские части пробивали через лесные заросли зимнюю автомобильную дорогу в Ленинград длиной триста двадцать километров. Это на случай, если задержится разгром Тихвинской группировки неприятеля.
Железнодорожники же в свою очередь готовились в случае освобождения Тихвина в кратчайший срок восстановить стальную магистраль и немедленно дать «зеленую улицу» поездам с продуктами для голодающего населения города-фронта. На помощь железнодорожникам мы проводили удалого И.Г. Зубкова с его отрядом метростроевцев.
События под Тихвином глубоко волновали каждого из нас. Как только оттуда поступали какие-нибудь сведения, мы немедленно собирались у Гусева. Дмитрий Николаевич обладал редким качеством; он умел, не отрываясь от
текущей работы, говорить и слушать других. Мы часто злоупотребляли его гостеприимством, и всегда он принимал нас с грубоватым добродушием.
Нами были заучены наизусть названия никому раньше не известных в глухомани деревушек вроде Усть-Шомушки, Верховины, Ситомлн. Мы знали там наперечет все дороги, опорные пункты противника.
Медленно, но неотвратимо затягивался узел вокруг тихвинской группировки гитлеровских войск. Решающая развязка в этих боях совпала с радостной вестью о начале большого контрнаступления наших войск под Москвой. Первая краткая радиосводка о том, что на Западном фронте после ожесточенных контратак наши войска начали продвижение вперед, послужила поводом для очередного сбора в кабинете Гусева. Петр Петрович Евстигнеев, оставив свой обычный спокойно-холодноватый тон, взволнованно комментировал последние разведсводки. 8-я и 12-я танковые дивизии противника, боясь окружения, начали выбираться из-под Тихвина.