Терентий Фомич Штыков умеет вникнуть в дело. Его на кривой не объедешь. Экспансивный бригадный комиссар Шиншашвили, член Военного совета Невской оперативной группы, с увлечением докладывает, что во всех частях идет массовый поток заявлений с просьбой принять в партию, везде проведены митинги, все бойцы настроены по-боевому. Штыков, не перебивая, дожидается конца этого доклада, а затем говорит:
— Это верно, товарищ Шиншашвили. И я присутствовал на митинге в одиннадцатой бригаде. Там Артыбаев, казах, хорошо сказал о борьбе всех национальностей за город Ленина. А потом стал я беседовать с ним один на один, он и признался мне откровенно: «Огня не боимся. Пулемета, орудия не боимся. Драться будем. А вот воды боимся. Грести веслами не умеем. Как быть, если лодка тонуть станет?»
— Я комиссару бригады Антонову дал указание выдать казахам побольше спасательных кругов, Терентий Фомич, — оправдывается Шиншашвили.
И это верно. Но бойцы-казахи не умеют ими пользоваться. Они просят посадить с ними в лодки русских солдат... А потом вы знаете, что когда лодки несли к берегу, то уключины растеряли? А ведь казах не знает даже, что такое уключина. Пожалуйста, с работниками политотдела займитесь этим, пока не поздно...
Незаметно подкрадывается рассвет. Скоро на берегу все должно замереть. А там все еще пересчитывают весла, уключины, спасательные пояса.
У телефонистов свои заботы: «Болото» не отвечает «Топору», «Топор» — «Сапогу». А все оттого, что провода не успели запрятать поглубже в стенки траншей. Протащили там лодки и порвали все. В последние минуты устраняются и эти огрехи.
Выхожу и я на берег. Последние часы перед боем. Шагаю по траншеям. Присматриваюсь, где, что и как делается по моей инженерной части. Прислушиваюсь к голосам.
Вот комиссар полка передает бойцам небольшой красный флажок — символ нашего революционного знамени. Бойцы хотят взять его с собою в лодку, а затем водрузить на главном корпусе 8-й ГЭС.
В другом месте слышу разговор о письмах родным:
— Политрук сказал, что нельзя указывать место, где воюешь. А может, это последнее мое письмо!
Бойцу советуют:
— Напиши, что город — известный всему миру, и про реку.
А если подумают о Волге? Там тоже сейчас бои — будь здоров!
— Ну, брат, Ленинград с другим городом не перепутают. Скажи, что воюешь там, где Ленин был...
В понтонном батальоне Гультяева встречаю санитарного инструктора Люсю. Маленькую, с рябинками на лице, с темно-карими глазами. Она обходит командиров, раздает индивидуальные пакеты. Люся хорошо помнит Невскую Дубровку 1941 года. Когда перепадет свободный час и можно будет присесть отдохнуть где-нибудь в уголке тесной землянки, она, вероятно, с болью в сердце вспомнит солдат, которых сейчас уже нет в живых. А о себе, о том, что ей самой завтра придется ползать среди разрывов, перевязывать раненых, таскать на себе тяжелые изувеченные тела, Люся если и задумывается, то только на минутку...
В первые часы форсирования мы со Станиславом Игнатьевичем Лисовским были на разных наблюдательных пунктах. Лисовский в полосе 86-й стрелковой дивизии, на Бумажном комбинате. Я — около устья ручья Дубровка, где
сосредоточились передовые батальоны 46-й стрелковой дивизии. Установили телефонную связь с комендантами переправ и между собой.
В 16.00 началась артиллерийская подготовка. Одинцов предполагал, что триста орудий и минометов за два часа смогут подавить огневую систему противника хотя бы на время первого рейса. Но он просчитался.
Как только саперы стали подносить понтоны к реке, гитлеровцы произвели массированный огневой налет по самой кромке нашего берега. Заговорила артиллерийская группа противника из района Мустолово, давно пристре-лявшая эти места. А мы не можем даже поставить дымовую завесу — на наше несчастье, ветер от противника.
Звонит Лисовский:
— Гультяев вынес понтоны на воду, а пехота на посадку еще не вышла. Ее задерживает огонь противника.
То же самое я вижу и в 46-й стрелковой дивизии. Саперы капитана С.С. Мороза волоком тянут к воде больше пятидесяти деревянных лодок. Тут и там среди них взметается земля от минометных разрывов. Уже заговорили немецкие пулеметы.
Звоню на командный пункт дивизии:
— Давайте людей на посадку!
Ответ не очень вразумительный:
— В частях большие потери командного состава.
Принимаются меры, чтобы ускорить посадку.
Через десять минут комендант переправы капитан Мороз с тревогой докладывает:
— Вышло из строя много гребцов. Пробито осколками двенадцать лодок. Переправу начал под сильным обстрелом.
У телефона снова Лисовский:
— Дело плохо, Борис Владимирович! У Гультяева уже половина понтонов с пробоинами. На тот берег ушло всего две роты из намеченных семи.
— Какие известия из сто шестого батальона?
— У Соломахина, к сожалению, еще хуже, — слышу глухой голос Лисовского.
— Понтоны на воде, но пехота подойти к ним не может...
Начинает темнеть. Но и сумерки не приносят облегчения, В воздух взлетают осветительные ракеты, а вслед за тем опять слышатся злые голоса пулеметов. Они бьют длинными очередями по плывущим лодкам.
Теперь с наблюдательного пункта почти ничего не видно, и я тороплюсь на КП Невской оперативной группы. Он в полутора километрах от берега.
Артиллерийско-минометный огонь противника накрывает 86-ю и 46-ю стрелковые дивизии на всю глубину. В пути то и дело попадаются дымящиеся воронки, подбитая и накренившаяся машина с лодками, раненые солдаты, бредущие в медсанбат.
На КП меня ждут совсем неутешительные сведения. В двух дивизиях с первым рейсом на левый берег ушел, по существу, один батальон вместо пяти по плану. Но хуже всего, что лодки и понтоны, участвовавшие в первом рейсе, обратно не вернулись.
Приехал Говоров. Угрюмо слушает он доклад подавленного неудачей командующего Невской группой войск комбрига И. Ф. Никитина: «С переправившимися подразделениями связи нет. Новые батальоны отправлять не на чем».
У Одинцова тоже похвалиться особенно нечем. Докладывает, что огневая система неприятеля до конца раскрыта не была и потому не подавлена.
— Слышу без вас, — прерывает его Говоров. И вдруг поворачивается ко мне: — Какие меры приняты для восстановления потерь переправочных средств?
Докладываю, что из города за ночь будет доставлено триста десятиместных лодок — почти столько же, сколько было к началу операции.
Выслушав всех, командующий фронтом приказывает комбригу Никитину привести в порядок войска, подготовить к утру новый огневой удар и продолжать форсирование.
На другой день в командование Невской группой войск вступает генерал-лейтенант Д.Н. Гусев. Членом Военного совета группы назначается полковой комиссар А.Е. Хмель, бывший комиссар 189-й стрелковой дивизии. Комбриг И.Ф. Никитин идет командовать 11-й стрелковой бригадой. Однако повторного форсирования Невы не состоялось: командующий отменил свой приказ.
13 сентября он направил в Ставку новый план операции и просьбу предоставить время для более тщательной подготовки. Нам разрешили затратить на это всего пять суток.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ПРОРЫВ 1
Срок был достаточно жестоким. Собрав нас, чтобы посоветоваться о новом наступлении, Г оворов сказал; — Прошлое не должно повториться. В этих его словах прозвучало и признание своей ответственности за неудачу, и категорическое требование лучше организовать подготовку.
В плане повторного форсирования Невы, посланном в Москву 13 сентября, указывалось, что результатом операции должно быть соединение с Волховским фронтом. Однако все мы понимали, что четырех дивизий для этого недостаточно. Враг мог выставить против них не меньше пяти.
Подготовка операции велась более тщательно и заняла почти две недели. В полосу намеченного прорыва было стянуто уже не триста, как в прошлый раз, а более шестисот артиллерийских систем и тяжелых минометов. Из этого числа сто шестьдесят орудий предназначались для стрельбы прямой наводкой. Говоров приказал Одинцову вести огонь на разрушение и уничтожение вражеских огневых точек на противоположном берегу в течение всего подготовительного периода. Не только артиллерийской, но и общевойсковой и авиационной разведке вменялось в обязанность вскрыть всю огневую систему противника.