София в ужасе завизжала. Бутылка угодила в стену прямо под тараканом, шестью или семью дюймами выше вздутого черепа Чико, но не разбилась, а упала и покатилась по полу, расплескивая повсюду пиво. Таракан же метнулся вверх по стене и юркнул в щель. Чико продолжал сидеть совершенно неподвижно и ухмылялся.
— Ты совсем уже сдурел! — закричала на Саломона София. — Псих! Идиот! — Она кинулась на колени, прижала сына к себе, и Чико обнял ее своими худыми смуглыми руками.
— А чего он пялит на меня свои тупые зенки!. Заставь его отворачиваться, когда я здесь! — Саломон вскочил; его толстое брюхо и подбородки тряслись от неистовой злобы на все и вся — на Чико, на черных блестящих тараканов, которым не было конца, их, словно восставших из ада, приходилось убивать снова и снова, на прошитые трещинами стены и ревущую Ист-Ривер-драйв. — Однажды я твоему ублюдку башку оторву, мама родная не узнает, вот те святой крест!
София схватила Чико за подбородок и потянула к себе. Тяжелая голова сопротивлялась, но матери все же удалось отвернуть лицо мальчика от Саломона. Привалившись головой к плечу Софии, мальчик испустил тихий бессильный вздох.
— Все, моченьки моей больше нет с вами тут сидеть! Достали вы меня, сволочи! Пойду прогуляюсь, — объявил Саломон.
Настроение у него и впрямь было поганым. Он был внутренне недоволен собой, и не потому, что он бросил в Чико бутылкой; а затем, что зазря пропало недопитое пиво. Грузными шагами он вышел из комнаты и направился в конец коридора, к общей уборной.
София вся в слезах укачивала сына в своих объятиях. «Хватит верещать!» — крикнул кто-то в коридоре. Где-то играло радио, от стены к стене гулял громовой рэп. Откуда-то наплывал горьковато-сладкий запах: это означало, что в одной из нежилых, заброшенных квартир, служивших теперь прибежищем наркоманам и торговцам наркотиками, выпаривали кокаин. Распоровший привычный шум далекий вой полицейской сирены немедленно породил за дверью напротив быстрый испуганный топот, но мало-помалу сирена затихла, и топот прекратился.
Как она докатилась до такого существования, София не знала. Хотя, нет, нет, конечно знала. Все случилось так, как и должно было случиться. Обычная история: от рождения — нищета, оскорбления и жестокие побои от отца — по крайней мере, мать Софии называла так этого пьянчугу. Затем по стандартному сценарию София в четырнадцать лет становилась дешевой проституткой, промышлявшей в испанском Гарлеме. Затем настала пора иглы, кокаина, обчищенных карманов туристов на Сорок второй улице. Обычная история из тех, что, единожды начав разматывать, обратно уже не смотаешь. И хотя за ее короткую жизнь Софии не раз случалось оказываться и на распутье, когда требовалось принять решение… она неизменно выбирала улицу, погруженную во мрак. Пока она чувствовала себя молодой, ее тянуло к острым ощущениям. Кто был отцом Чико, она, честно говоря, не знала: возможно, торговец, который уверял, что сам он из Олбани и что жена к нему охладела, а может быть, толкач героина с Тридцать восьмой улицы, тот, что носил в носу булавки. Хотя это вполне мог быть один из множества безликих клиентов, тенями проходивших сквозь ее одурманенное сознание. Однако София была твердо уверена, что именно за ее грех младенца настигла кара. Наказывая ее за распутство, Господь так раздул голову младенца еще в утробе и превратил малыша в бессловесного страдальца. Всему этому виной она, грешница, а еще те негодяи, которые однажды спустили ее с лестницы с ребенком на руках. Так текла ее жизнь, и иной у нее не было. Но сейчас она вновь оказалась на распутье. С одной стороны, она привыкла к Саломону, но с другой — боялась и лишиться Чико. Кроме сына, у нее ничего не было и ничего уже не предвиделось. А Саломон, пусть жестокий, бесчувственный и грубый, зато он не выкинет их на улицу и изобьет не слишком сильно. Видно, ему так нравится ее пособие по безработице плюс те деньги, которые она получает на содержание ребенка с задержкой в развитии. София любила Чико; он нуждался в ней, и она не желала отдавать его в холодные, равнодушные руки государства.
Прислонившись головой к голове Чико, София прикрыла глаза. Будучи еще совсем молоденькой девочкой, она часто мечтала о ребенке… и в мечтах он представал идеально красивым, счастливым, здоровым мальчуганом, полным любви, благодати и… — чудес! Она пригладила сыну волосы и почувствовала на щеке его пальцы. София открыла глаза и посмотрела на него, на единственный темный глаз и на мертвый, белый. Пальцы Чико легкими касаниями путешествовали по ее лицу; София схватила руку сына и ласково придержала. Пальцы у него были длинные, тонкие.