— Земля, — разведчик разворачивает карту, делая пометки, – в указанном квадрате крупных скоплений живой силы и техники не обнаружено.
– Вас понял, берите обратный курс.
Гот расплывается в улыбке – дело сделано. Чувство эйфории охватывает им и пилот, нисколько не страшась, спускается еще ниже. На земле гудит направляющийся в Ольхово паровоз. Составы битком забиты людьми, располагающимися прямо на крыше вагонов. Лихача, Бейли уходит в пике, закручивая вираж в опасной близости от паровоза. Обернувшись, улыбающийся офицер видит множество машущих ему рукой людей и взмывающие ввысь шапки.
"Это будет легкая победа"
Первый день лета не приносит ни желанного тепла, ни даже намека на присутствие духа. Последние дни мая лишь добавляют горя и без того унывающему батальону. Затянувшееся небо не утихает ровно два дня, поливая, как из ведра и лишь на короткие часы сменяясь мелким дождем. Маршевая колона кавалерии промокает до нитки, бредя по размокшей дороге облезлыми курицами, страшно к тому же ругающимися. Безнадежно испорченно обмундирование, никакие шинели не спасают, а палатки так вообще обрывает и сносит ветром. Настоящим адом оборачивается транспортировка орудий. Колеса телег вязнут в плохих дорогах, двое лошадей серьезно калечат при этом ноги.
Мокрые и голодные, уставшие, все в грязи толщиной в палец, драгуны добредают до казарм, что бы вновь мерзнуть в полуразрушенных зданиях.
– Солдат ко всему привычен, солдат все стерпит, — раздается голос, полный горькой иронии.
На крыльцо штаба выходит гудящая паровозом толпа офицеров. Корнеты и поручики, застегивая на ходу планшеты, торопятся к выходу из негостеприимного здания. У всех одна и та же мысль — скорее раствориться среди казарм и желательно потеряться до обеда. Решать бредовые повседневные задачи нет сил, ни у кого ни на что нет желания. Привыкший к войне, убитый страшной вестью о падении дома Брянцевых, батальон застывает во времени. Муха, бесцельно таращащая глаза из янтарного плена.
-- Очередное бесполезное совещание, – сетует один из ротмистров, седеющий мужчина с закрученными вниз усами, на южносемирийский манер. – Вот ничэго не зрозумив.
Группа ротмистров отходит чуть в сторону, остановившись у двери. Офицеры шуршат кисетами и передают друг другу кресало и огниво. Скоро все трое исчезают в табачном тумане.
– А тут смысл не в том, что бы что-то понимать, – покрякивает, смеясь второй, вертя в зубах трубку. Офицер носит очень длинную, достигающую груди, густую бороду. Эффект дополняет давно не соответствующая уставу кепка с кисточкой. Константин Розумовский служит очень давно, помня покойного батюшку Бориса – Александра Третьего. Офицеру, символу прошлой эпохи и своего рода талисману, чудачество прощают.
– Смотреть больно, – в сердцах говорит самый молодой, над губой не мужские усы, юношеский пушок. Но увенчанные короной золотые погоны кавалерист носит по праву и люди за ним горой. – Вот чем сейчас люди заняты? Мне кто-то объяснит?
С возвращением в казармы, для кавалерии начинаются восхождения по ступеням мытарств. Одно хуже другой. Если в бесчисленных нарядах по уборке территории еще есть смысл, занятия по вольтижировке выводят из себя самых спокойных.
– Вот какой толк в этом в бою?! – .... раздраженно бросает на землю недокуренный окурок, разлетевшийся серпантином тлеющего табака.
Несчастные драгуны пытаются освоить конный шаг, мучая и себя и животных. Более привыкшие к лихим наскокам лошади брыкаются и в отличии от поникших людей активно демонстрируют норов.
– Мы же не в цирке, да и не почетная стража дворцовая, – подхватывает южанин, – Оружие все в оружейках заперто, люди скоро забудут как шашку в руках держать и стрелять разучатся.
– А его благородию похоже все равно, – вспоминает Швецова Розумовский в очередной раз, как и каждый служака первого драгунского. – Сдал батальон этой гиене Вишневскому и хоть бы слово поперек сказал. Не офицер, а амеба какая-то.
Бородач даже сплевывает, не заметив, чуть не угодив в сапог поднимающемуся с кипой документов подполковнику. Нахмурившись, ротные командиры выжидательно смотрят на Алексея. Скажи хоть сейчас что-то. Наори.
Постояв пару секунд, отведя взгляд, штабс-офицер тенью проходит мимо, что б раствориться в темени коридора.
– Я же говорю, амеба и сеть, – летит презрительный смешок вдогонку.
Подполковник плывет как в тумане, захлопывает двери пустого кабинета, но долгожданная тишина не наступает. Пьяный монах отбивает монотонные удары большого колокола, все сильнее и сильнее. Швецов садится на стул, ноги сами подкашиваются, будто срубленные серпом. Офицер хватается за голову, не зная как заглушить убивающий изнутри шум и не в силах более переносить свалившийся груз.
"Означает ли это, что я не справился и все были правы с самого начала? – гложет сомнения. – Я действительно провалился?"
Самая страшная мысль вдруг обрывает все вокруг. Алексей открывает глаза.
– А. Вот ты где! – доносится сонный и до невозможного ненавистный голос.
Толкнув дверь плечом, внутрь без приглашения вваливается полковник Вишневский. В расстегнутом кителе, болтается оборванный аксельбант. В руках у штабиста бутылка с красочной этикеткой. Похоже не первая, даже с такого расстояния слышен тошнотворный запах спирта.
– Гы, – хрюкает он, делая шаг вперед и едва успев схватится за край стола, – а я с гостинцем, в качестве примирения. Мы, – со чпоканьем откупоривается пробка, – кажется неплохо сработались.
Видимо исключительно в представлении Вишневского. Засланный с верхов полковник без всякого просто отбирает батальон. Наглец унижает солдат прямо при ротмистрах и поручиках, не знающих как противостоять оккупанту. На головы личного состава с раннего утра и до вечера сваливаются самые нелепые задачи, на потеху вечно пьяному Семену.
– Вы вообще хоть знаешь, что это? – полковник с достоинством показывает бутылку. – Настоящий готский бурбон, ты наверняка за всю жизнь такого не пробовал. Вот.
Он достает из кармана граненный стакан и, предварительно дунув и протерев краем кителя, наполняет сомнительного цвета жидкостью.
– Приобщайся к современной жизни, – чересчур уж пафосно объявляется простой западный самогон. – Скоро все поменяется, прощай старая Симерия. Ну? Как тебе? Многие ячменный виски, но поверь, друг мой, я введу тебя в круг истинных ценителей.
Не пристрастный к спиртному Швецов отпивает совсем чуть-чуть. Впрочем и этого хватает. Дико скривившись, подполковник отодвигает стакан, разлившийся на стол.
– Ослиная моча, – сплевывает он.
От такого пренебрежения Вишневского передергивает. Схватив оскверненный и отвергнутый напиток, штабист залпом опрокидывает содержимое внутрь.
– Такие как ты неисправимы, – полковника качает, он хмелеет еще сильнее и не перестает пить, – всегда боитесь перемен. Вот что хорошего принесла монархия Симерии? За столетия правления Брянцевых мы отстали во всем. Гордимся железной дорогой, проложенной через всю страну. Ха! Да ты знаешь, что в Готии каждый город соединен такими. И по дорогам, а не тропинкам конным, там ездят а-в-т-о-м-о-б-и-л-и. Люди не делятся на рабов и господ, в лаптях, как мы не ходят. А армия! Готы на совсем другом уровне, нас даже сравнивать кощунственно.
Семен ищет стакан, но оба, смахнутые локтем, давно лежат попранные сапогами. Махнув рукой, жалкая пародия на офицера лакает прямо с горла.
– Хотя что я тут распинаюсь, – Вишневский вконец окосел, но как настоящий алкоголик говорит ровно, без запинки. – Ты прошлый век Алеша. Отброс. И как раз на своем месте, на самом дне.
– Да? – не поднимая взгляда откликается Швецов. – Кто меня звал?
Капитан как раз принимает от невидимого за толстенной пачкой бумаг поручика лист с очередным отчетом. Быстро пробегается по тексту, надеясь на адекватность цифр. В суматохе войны, когда курхи нападают из ущелий на обозы и гарнизоны, а войска рыщут в горах, выдавить от вахмистров и прапорщиков правдивые данные невозможно. Расход боеприпасов и фуража для лошадей пишутся "на глаз" и благо если хоть приблизительно соответствуют истине.