– Славка! – кричит встревоженный кавалерист. – Беги за унтером, живо!
Ольхово. Железнодорожный вокзал
– Ваше благородие! – толстощекий вахмистр с загнутыми вверх усами вытягивается струной и отдает честь. – Солдаты построены и готовы.
Сидящий в седле Швецов молча кивает. Штабс-офицер старается сохранить невозмутимое лицо, но сердце так и колышется. Солдаты-то построены, но уж больно хлипкой цепи спешенных драгун людской поток не остановить.
"Ох, как это не вовремя", – сокрушается Алексей, глядя на запрудившие улицы толпы.
Сейчас люди стоят спокойно, стараясь что-то рассмотреть на пустующих путях через головы солдат. Но долго ли продлится такая покорность?
С первым гудком, пока еще скрытого от глаз паровоза, поднимается и волна человеческого моря. Люди торопятся поднять на руки багаж и детей, гомонящая толпа подается ближе к застывшим колоссам солдат.
– Штыки примкнуть! – раздается окрик из строя.
Бьют барабаны. Драгуны демонстративно вынимают из ножен трехгранники, с лязгом вгоняя к стволу. Кавалеристы с дружным "геканьем" ощериваются стальным частоколом. Перед штыками беженцы останавливаются, но напряжение только нарастает. Тем более на перроне появляется пыхтящий черным дымом паровоз.
– Пустите нас! – кричат люди в истерике.
– Возьмите хотя бы детей! – верещат матери, перекрикивая разрывающихся от плача младенцев.
И надо же единственной в стране железной дороге проходить через Ольхово. Теперь сюда, в надежде на быструю эвакуацию стекаются люди с уже наверняка разгромленного переднего края. Люди бегут и не верят в свою армию, еще больше сея вокруг семена пораженчества и паники.
– Начинайте, – Швецов ищет взглядом стоящих поодаль вахмистров.
Погрузка длится вот уже час, но дальше тянуть нельзя. Солдаты вечно удерживать натиск не смогут, еще чуть-чуть и страх погонит людей прямо на штыки. Приходится закидывать груз едва ли не на ходу.
– Что тут происходит? – сквозь толпу закоулками на вокзал с трудом пробивается майор Максим. Начальник штаба недоуменно оглядывается. – Вот оно что. Сперва разгромили нашего голубчика Вадима Юрьевича, а теперь грабим?
– Слесарные и токарные станки сейчас нужны в тылу, шахта все равно не работает, – невозмутимо говорит Швецов, – остальное как минимум пойдет на переплавку.
Оба вздрагивают от револьверного выстрела, хвала Всевышнему пока в воздух. Вот только навидавшихся ужасов таким не испугать. Тут и там беглецы пытаются прорвать заслоны, устраивая давки и драки с драгунами.
Максим подает коня вперед, ближе к вот-вот взбунтующейся толпе.
– А им вы, барон, помочь не хочешь? – сузив глаза он указывает ногайкой на людей.
– Не время для сантиментов, – отрезает и бровью не поведя Алексей, сидя в седле, как вкопанный. – Это последний паровоз, следующий с запада на восток. Уголь, железо, оборудование – кровь для нашей страны. Мы обязаны эвакуировать все хоть как-то способное производить оружие.
– Но как же человечность? – пытается воззвать к совести майор.
– Человечность? – по тону, Алексей будто впервые слышит это слово. Он указывает на запад. – Прямо сейчас к нам идут орды врагов. Симерия годами едва усмиряла горцев, вооруженных кремневыми ружьями, а на нас движется настоящий паровой каток. И нас переедут не заметив, если мы не научимся воевать.
Трудно предугадать, чем закончится сцена у вокзала, но со стороны города раздаются крики совсем иного тона.
– Это, барон, ваша затея? – спрашивает Максим.
– Нет, – Швецов удивлен даже больше начальника штаба.
Ольховцы выходят на улицы. Одни несут церковные хоругви и укрытые рушниками иконы, другие на скорую руку мастерят транспаранты. Глаза быстро выхватывают кричащие, ярко красные надписи "Отстоим Симерию", "Александр IV наш царь" и другие патриотические лозунги. Пусть нелепые, пафосные, но глядя на уверенно шествующих людей нельзя не воспылать сердцем.
– Враг коварно напал на нашу Родину! – слышен усиленный рупором голос. – Но мы отстоим Симерию чего бы это не стоило. Не дадим колбасникам ходить по земле наших предков!
Ольхово радужно приветствует шествие. Простые обыватели выходят на балконы и высовываются из окон, приветливо размахивая демонстрантам руками. Кто может, украшает дома государственными цветами, впервые Швецов видит такое обилие симерийского триколора.
– Вот видите, Максим Петрович, – торжествующе улыбается Алексей, – этот город особенный и способен, я уверен, еще не раз удивить весь мир. Невозможно защитить людей против их воли, но Ольхово выстоит ни смотря ни на что.
Между тем митинг все ближе подбирается к вокзалу и риторика резко переключается.
– Они уже готовы отдать нашу землю, нашу культуру и достояние Готии, – распинается незримый за плотной людской массой говорун, не иначе указывая на беглецов у перрона. – Они покорно сложили флаги Отечества под грязный готский сапог и ждут милостыни. А вы смиритесь с поражением?
– Нет! – в едином порыве издают рык сотни разгоряченных глоток.
Иные не раздумывая переходят от слов к делу и в беженцев начинают лететь камни. Патриотическая демонстрация грозит перейти в банальную свалку.
– Давайте, – негромко командует Швецов, делая жест людям за спиной.
Часть драгун конным строем просачиваются от вокзала и встают стеной между двумя слетающими с рельс толпами. Солдаты мигом получают часть летящих в обе стороны подарков, но хотя бы удерживают народ от более летальных последствий.
– Заканчивайте погрузку, – окрикивает подполковник вахмистров, устраивающих разнос у вагона, – нужно увозить паровоз.
Внезапно потасовка прекращается и все замирают, будто невидимая рука срывает ленту неоконченного синематографа.
– Вы слышите это? ..., – шепчет в гробовой тишине Максим.
Федоровка. Получасом позже
Все в окопе сворачиваются, прижимая головы и внутренне готовясь к очередному удару. Четыре секунды. Люди, живущие в далекой и быстро ставшей чужой вселенной "мира" даже не замечают этих казалось бы ничтожных секунд. Но тут, в Федоровке, они длятся дорогой в вечность. Четыре секунды делают из отпетого богохульника ярого богомольца. Время спрятаться, время помолится и вспомнить о родных. Как оказывается можно много сделать за четыре секунды.
– ЛОЖИСЬ!
С истошным, раздирающим душу воем мина перелетает через линию траншей и падает в селе. Грохот, рвущий перепонки, в нос бьет запах пороха и жженого метала. На голову летит далеко разлетающаяся земля и прочий мусор.
– Это какая-то неправильная война! – пытается перекричать грохот взрывов Вячеслав.
Несчастный драгун принимает позу эмбриона, все еще пытаясь саперной лопаткой сделать углубление в окопе. Теперь он не кажется таким уж глубоким, даже лежа никто не чувствует себя в безопасности.
– Да войны вообще правильными не бывают, – Григорий сплевывает землю, наевшись при очередном взрыве.
Земля перед траншеями изрыта воронками, но внутрь на счастье ничего не прилетает. С гораздо большим удовольствием мины разрываются прямо в поселке. Вспаханы смертельным плугом огороды, повалив ограды и оставив на стенах росчерки осколков. Часть строений пылают, буквально разваленные на части и разбросанные грудой чадящего мусора. Хорошо люди успевают схоронится в погребах.
– Что же наши молчат!? – слышны крики отовсюду.
– Где артиллерия!?
За все пол часа готов даже издали не видно, а они тем временем буквально хоронят Федоровку. Еще один снаряд врезается в крышу дома, пусть и не взорвавшись, но сметя треть строения подобно древней катапульте. А кавалерийские пушки до сих пор не заявляют о себе.
– Затихло? – не веря слуху, спрашивает Вячеслав.
Он аккуратно выглядывает из укрытия. За мостом в поле живого места нет, везде следы попадания, в нескольких местах начинает гореть подсохшая трава. Огонь подползает к кустарникам, жадно хватая добычу и вот уже клубы черного дыма огромным облаком растекаются по округе.
– Какой-то странный звук, – прислушивается Григорий. – Ты слышишь?