– Это безумие. Ладно люди, у нас и без того масса проблем. Где взять оружие?
– А как же трофеи? – Швецов без изысков раскидывает снедь по столу. Отпив крепкий, без сахара напиток он не скупясь отгрызает почти пол бутерброда. – У бунтовщиков были изъяты немалые запасы. В Федоровке мы разоружили целый взвод, а их обмундированием не обделили.
– Трофеи..., – отстраненно произносит начальник штаба, глядя на черную гладь чашки. Он вдыхает аромат и делает небольшой глоток, смакуя вкус. – Я за храбрость, но мы идем к самоубийству. Половина боевиков вместо нормального оружия в карманах револьверы носили. Что толку от них? Старые и ржавые, застрелиться и то проблемой будет. Чем нам воевать против танков и самолетов? Древней митральезой и дедовскими кремневыми ружьями? В результате мы будем просто стрелять, пока не закончатся патроны.
– Самое главное оружие Ольхово – его жители, – с искрами фанатизма в глазах возражает Швецов. – Это особенный город, я сразу понял. Ольховцы будут биться за родные дома, ни смотря ни на что. Мушкетами ли, саблями или вилами, но я верю, готы горько пожалеют, войдя в город.
Ольхово. Центральная площадь. Ок. 9-00
Бежать Мише пришлось от самой окраины, считай на своих двоих через пол города. Шахтерская роба промокает от пота и неприятно липнет к телу. Отцовские, не по размеру, башмаки, в суматохе даже не зашнурованные, несколько раз слетают с голой пятки. Рискуя до серьезной травмы натереть мозоли, молодой человек прихрамывая не сбавляет темп.
"Куда его черти одного понесли?", – злится Михаил на брата, выискивая взглядом вечно взъерошенную шевелюру.
В глубине души шахтер понимает, найти Анатолия на переполненных улицах сродни фантазии. С раннего утра, едва солнце освещает город, Ольхово будят восторженные крики толпы. Пользуясь военной тишиной, люди массово выходят из домов, вливаясь в единый, устремляющийся к площади, поток. Миша теряется, будто крохотная рыбка среди бушующего жизнью океана.
– Эй! – тотчас реагирует он на толчок в плечо.
Парень, чуть старше Михаила, оборачивается, не переставая скакать и высоко вздымать над головой симерийский флаг.
– Отстоим родной город! – весело вскрикивает незнакомец, не иначе спутав неудавшегося революционера с остальной толпой.
Скопившийся народ и правда объят массовым психозом. Люди в патриотическом угаре заворачиваются в государственные цвета, особо ретивые даже разрисовываются краской. Выкрики лозунгов все больше и больше закипают агрессией. "Готов на штыки" – самое сдержанное изливаемое словоблудие из откровенных ругательств.
Мир магии вновь возрождает Ольхово,
где жест – это пламя, а смерть только слово.
Великой Симерии гордый народ,
Готической мрази земли не дает
В израненных улицах стены кровят
"Швецовцы" упрямо до смерти стоят
военный готический потенциал
пред силой магической враг задрожал
(за стихи особая благодарность "Шурави")
Плотная масса демонстрантов расступается, прижимаясь к домам и пропуская до нельзя потешное шествие. Подражая армейцам, группа штатских пытается маршировать в ногу, качающимся неровным строем направляясь к передовой. Даже выдвигают вперед совсем юного мальчишку, надувшегося от важности, как жаба и выбивающего невпопад ритм на барабане. Кого там только нет. Старики, явно допризывного возраста безусые юнцы, даже раскрасневшиеся от переизбытка эмоций женщины.
"Они этим готские танки забивать будут?" – фыркает, едва не осмеяв в голос Михаил, глядя на качающиеся на плечах лопаты.
Никакие земляные укрепления не помогут, паровой каток готской армии переедет и сплющит. Республиканцы еще не разу не пытались в серьез овладеть городом, а ольховцы все грезят какой-то магией. Да и обстрелы не обстрелы, а так – дружеский шлепок.
Ладно Швецов, но хуже всего сами жители, блеющим стадом идущие за пастухом-самоубийцей. Всего шаг отделяет от бездонной пропасти, где уже щелкают пасти голодных аллигаторов. Разве ж это война?
– Толя, – кричит в тщетной попытке переорать толпу Михаил, таки увидев среди людей мелькнувшую фигуру брата. – Толя!
Последний раз шахтер видел многоэтажку купеческого дома во время неудавшегося переворота. Стены с желтой штукатуркой и декоративной резью на оконных рамах не узнать. Частично закопченное, в пулевых отметинах, здание превращается в крепость. Люди в форме и простые горожане тянут, надрываясь, тяжело набитые землей мешки. Широкие окна щурятся прорезями бойниц, готовясь встретить ворвавшегося на площадь врага.
Во дворе разбивают серую одноместную палатку и вколачивают флагшток. Несколько бойцов швецовского батальона стоят на "караул", пока сидящий за столом офицер с погонами поручика разговаривает с ожидающими очереди людьми.
– Толя! – продолжает звать Миша, активно расталкивая толпу и не обращая на летящие вслед крики.
Мальчишка нехотя оборачивается, но как на зло даже не считает нужным отреагировать. Лишь остановившись, старший из братье чувствует тяжесть усталости. Ноги мелко дребезжат, едва удерживая вес тела, не в силах отдышаться он заходиться кашлем.
– Пошли домой, – шахтер целенаправленно дергает младшего за рукав, неожиданно напоровшись на яростное сопротивление. – Ты что творишь? Ушел неизвестно куда, даже матери не сказал.
– Мать в госпитале городу помогает, она поймет, – Анатолий стряхивает руку и поправляет съехавшую косоворотку. – Не хочу в погребе хорониться – воевать пойду!
Миша настолько опешил, что отступает от брата на шаг. Перед глазами встает все чаще посещаемые ночью образы. Несмолкающий грохот стрельбы, ядовитый запах смерти и мельтешащий круговорот лиц мертвых. Искореженные, с застывшими масками смерти и сами будто куклы. Нет ничего страшнее видеть посреди этого ужаса Анатолия.
– Какое тебе воевать, недоросль? – закипает он. – За кого? За панов и попов? Что б они дальше сладко спали и вкусно ели? Или за возомнившего себя фельдмаршалом Швецова?
– За Родину, тебе не понять, – вспыхивает, задрав подбородок Толя. – А Швецов великий человек.
– Что это за родина такая, что даже людей накормить не может?
К спору постепенно прислушиваются люди, обступая братьев.
– Не трогай мальца, – отталкивают прочь Михаила из очереди.
– Верно! Пущай за себя решает.
Шахтер делает пару шагов назад, продолжая с надеждой смотреть на отвернувшегося брата.
– Давай-давай, – смеясь, подшучивают его. – Беги под мамину юбку.
Тем временем к вербовочному столу подходит молодая, но крепкая девица, одетая в слишком большую мужскую одежду с подкатанными штанами.
– Имя, – не отрываясь от толстой папки говорит поручик, явно без смены просидевший много часов.
– Вера я, – самоуверенно говорит девушка, щегольски сдунув прядь соломенных волос с лица.
Военный поднимает глаза и, хмыкнув, осматривает конопатое недоразумение с головы до ног.
– На кухню, – строго выдает он вердикт.
– На какую еще кухню? Я воевать буду! – вмиг закипела Вера. – Я сильная. подковы руками гну.
Она в подтверждении демонстрирует действительно крепкие мышцы, закаленные крестьянским трудом.
– На кухню или домой возвращайся, – ни на шаг не уступает офицер. – Нечего бабе в окопах делать.
И тут стол подпрыгивает горным козликом, лягаясь всеми четырьмя. Блаж мигом улетучивается и селянка, испуганно пискнув, зажимает рот.
– Что ж ты раньше молчала, что колдовать умеешь? – армеец кое-как пытается промокнуть залившие журнал чернила и с сожалением осматривает испорченный манжет кителя.
– Да оно как-то само, – мышкой затараторила испуганная Вера. – Мне от бабушки досталось.
– В противотанковую команду пойдешь? ... Тогда ставь подпись и отходи в сторону. Следующий.
Сглотнув ком, на ватных ногах Анатолий заставляет себя шагнуть вперед.
– Так, – подавшись назад поручик барабанит пальцами о стол. – Тебе лет то сколько?