Так или иначе гости из столицы тут. Посла Швецов видел и не раз, служа при Генеральном Штабе в Екатеринграде. Филипп Линкольн в столице личность явственно известная, хотя близких знакомств двое и не водили. Удивительно не сколько посещение готом осажденных, сам факт нахождения в стране. Подполковник не задумывался, но легко предположить арест дипломатических миссий. Их давно должны обменять где-то южнее, в Оттоманской Порте или княжестве Валахия.
"Скрылся в дипломатической миссии лягушатников? Бред какой-то..."
Второго Алексей знает куда как больше, что вызывает вопрос за вопросом. Петр Дорошенко, старый приятель Швецова, без сил разваливается в кресле объемным телом. То и дело касается тщательно перебинтованной, но уже с проступающими каплями крови, голове. Облачен адъютант, как ни странно, не в мундир, а в светский костюм. Или вернее рваные остатки, пусть и наспех вычищенные от самых крупных пятен грязи.
– Погоди, – впервые за долгие минуты Швецов прерывает молчание и шагает вперед, – сейчас помогу.
– Лучше не надо, не хочу становится алхимической крысой, – как-то сразу пришедший в себя Дорошенко пытается отодвинуться от надвигающейся напасти. – Давай без этих твоих магических штучек. Был у меня горький опыт.
– Не будь ребенком, – без эмоций говорит Алексей, нависая над съежившейся, как перед орлом, жертвой. – Стой смирно.
Полуприкрытые глаза дергаются, Швецов заносит руку и медленно опускает.
– Слушай, я серьезно, – тут Петр пугается не понарошку и даже хочет встать. Объемное тело магнитом припечатывает к креслу, порывается что-то сказать, но из уст вырывается сдавленное хрипение.
Готский посол, до того сидевший неподвижно, вскакивает. Рука штаб-офицера будто погружается в жерло вулкана, налившись изнутри красным свечением. Дорошенко вскрикивает, но в ту же секунду умолкает.
– Что? – бессвязно шевелит губами. На висках проступает влага, грудь вздымается, но от удивления, а не боли.
Подполковник же, с прежней невозмутимостью, принимается развязывать бинты. Пораженный до глубины души, Линкольн дрожащими руками водружает монокль.
– Поразительно! – не сдерживает эмоций и принимается ощупывать место недавней травмы. Под слоем волокон бинта и засохшей крови чистая и розовая кожа. – Я много раз был в Академии, но вся столичная магия балаганный фокус пред увиденным. Это чудо!
– Чудеса совершает Господь, – явно процитированной фразой говорит Швецов, – а волшебство сложная и точная наука.
Алексей не добавляет, к тому же далеко не всесильная. Приходится украдкой опереться кулаком о стол, сохраняя равновесие. А ведь царапина сущий пустяк, не идущая в сравнение с каждодневным потоком лазарета. Пулевые и осколочные раны, оторванные конечности, массовые контузии. Сутками находящиеся без эвакуации, оторванные от своих и окруженные, люди гниют. Доходит до гангрен. Как бы хотелось, что бы магия и правда была чудом, но увы.
Стук отрывает от размышлений и в проеме, придерживая корпусом дверь, появляется вахмистр.
– Проголодались наверное с дороги, – Швецов жестом указывает место для подноса. – Что Бог послал, не побрезгуйте.
Послал, мягко говоря, далеко от деликатесов, да и к еде не близко. Сухари из черного хлеба и чай. Напиток то и чаем зовется с натяжкой, жиденько заваренный на сучках, а не листьях. Солдаты и вовсе шиповником обходятся (если где не ободранный куст находят).
Взяв чашку (в отличие от снеди, изысканную, из личных графских запасов) Линкольн дует, намереваясь отпить. Да так и застывает с открытыми устами, пришпиленный Швецовским взглядом.
– Зачем вы напали на мою страну?
За все время с начала боевых действий, Филипп общался со многими видными людьми. Но даже аудиенции у царя не идут в сравнение с замковым кабинетом и человеком в погонах подполковника. Обычный командир батальона, но именно сейчас послу искренне неудобно отвечать на простой и одновременно сложный вопрос.
– Я, – гот выдерживает паузу, ставя чашку на место. Фарфор дребезжит в нетвердой руке, – не могу говорить с уверенностью. Ходит много слухов и доводов. Но скорее всего дело в торговых договорах. Ведь Симерия мост между Западом и Восточной Империей Цинь.
– Торговля? – не понимает штаб-офицер, в голове не укладывается связь между спорами о пошлинах и творящимся снаружи безумием. – Но Симерия и так торгует с Готией, разве кроме...
И сам замирает.
– Рабами, – заканчивает, удручающе кивнув посол. – Рабство омерзительно, но оно часть Готии, часть нашей экономики. Республике нужно заселять крупные неосвоенные колонии и торговые компании ежемесячно теряют прибыль, вынужденные пускать людской товар в обход Симерии.
Швецову требуется время, дабы переварить сказанное. Положив руки на подоконник, всматривается в улицы и дома. В пробоины и руины, где все еще сражаются ольховцы. Вот, ради чего затеяно. Вот цена горя и страдания целого народа, сотни, тысячи убитых на полях сражений солдат. Вдовы и сироты, целые губерни, вынужденные бежать от войны, голодающие в подвалах.
– Полагаю нам стоит перейти к главному, – сникший посол очень тих, голос надламывается.
Руки неуклюже возятся с замками дипломата. Все еще, сам не зная зачем, колеблясь, Линкольн все же протягивает Алексею лист бумаги.
Высочайший Манифест
Божиею милостию
Мы Александр Четвертый Брянцев
Царь Симерийский, каган Курхистанский
И прочая и прочая
Объявляем всем верным нашим подданным:
В дни великой борьбы, когда враг вероломно напал на нашу Родину, Господу угодно было ниспослать новые, тяжкие испытания. Доблестная наша армия, претерпевая многие скорби и лишения, сдерживала неприятеля и тем не посрамила ни чести воинской, ни славной памяти предков. Не смотря на героизм и самоотверженность полков, сдано много сел и городов. Над страной навис голод.
С замершим сердцем Швецов водит взглядом по тексту...
Швецов не сразу замечает, его имя Петр Дорошенко произносит в который раз. Подполковник пытается сфокусировать взгляд, с трудом удерживая ноги. Колени дрожат и вот-вот подкосятся. В поисках воздуха, отходит к окну, рухнув весом на мешки.
Как?! Как вообще такое возможно?! Не считая стычек с бунтарями и диверсантами, долгих двадцать шесть дней войны. Двадцать с лишним дней в аду, где каждый час подобен вечности. Швецов обрек на окружение и гибель целый батальон и город, лишь бы хоть на короткий период, пусть на неделю, но задержать врага. Выиграть для царя и Ставки время, дать подготовится и воспрянув ударить. И как страна распорядилась возложенными на алтарь жизнями?
"Что мне сказать им? – думает, глядя вниз подполковник уже сдавшейся армии. – Что все было зря?"
Вернув самообладание и распрямив складки мундира, Швецов величественно оборачивается.
– Вы хоть пытались? – сквозь зубы выговаривает он, сузив глаза.
– Мы пытались, Леша, – отвечает Петр. – Люди бились на подступах к Екатеринграду с невиданной отвагой. Но дело не только в силе Республики, столица наводнена предателями и провокаторами. Начались бунты, перебои с продовольствием. Царь в те дни лично возглавил Ставку и хотел перенести штаб прочь из той клоаки. Генерал Васильков остановился в считанных тридцати километрах от столицы, но..., – он запнулся, вспоминая горестные события. – Царский поезд остановили, а государя задержали. Он вынужден был отречься.
– Я не верю, – медленно и растягивая слова говорит Алексей, – будто царь в минуту опасности может бросить страну и народ. Это же очевидная провокация! И что за Государственная Дума? Его величество разогнал рассадник пятой колоны еще до войны.
– Это правда, – подтверждает Линкольн. – Так же тут приказ по армии, немедленно прекратить сопротивление и вернутся в места постоянной дислокации.