– Ты как? – присевший рядом, Слава касается плеча, чувствуя выпирающие кости.
Волшебница не отвечает – так ей долго не протянуть. Никогда, за столько лет службы и войны, не была Алена в столь удручающем состоянии. Даже в самые трудные периоды, окруженные рыскающими вокруг горной крепости бандами, юная колдунья не стояла на грани. Да и требования, пусть и бились с башибузуками насмерть, не были такими. Берегли раньше волшебников.
– Возьми, – Алена разлепляет потрескавшиеся губы. В ладонь Вячеславу ложится связка спутанный бечевок и брелков. – Амулеты – раздай бойцам.
Слава стоит над закрывшей глаза девушкой, не зная что сказать и чем помочь. Кавалерист не много смыслит в магии, но в курхскую их регулярно возили в санатории и часто меняли. Усыхает девка ...
Услышав топот ног о камни и мусор, Слава привычно перекидывает винтовку с плеча в руки.
– Свои! – доносится от наблюдателей.
Козликом спрыгивая с груды стройматериалов, замечает возвращающегося Григория. Следом еще двое драгун с битком набитыми вещмешками.
– Есть новые приказы от Розумовского?
– Да какие там приказы, – недовольный Гриша скидывает тяжелую ношу и разминает плечо. – Тоже самое – "соблюдайте режим тишины, огонь не открывать", – унтер-офицер позерствует, копируя басовитый голос ротмистра. – Тут как? Тихо?
Вячеслав мрачнеет пуще прежнего и щекой дергает.
– Плохо. Наши то держатся и за ольховских я не переживаю. А вот иногородние воду мутят. Надоело, Гриша, людям воевать. А посидят в грязи еще пару дней, половина и вовсе разойдется.
– Разберусь, – сухо комментирует унтер, заслужив от товарища укоризненный взгляд. – Ладно, ты тоже не ной. Помоги лучше вещи разобрать.
Мешки полные – улов не богат. Сухари, консервы – вокруг маленькой банки вскоре компания из пятерых соберется. Воды во флягах тоже мало – хоть бы дождь пошел, солнце даже в такие часы припекать начинает. Скоро дышать станет нечем, а людям работать, окапываться и укрепления накидывать. Как без воды? Одна радость – мотки свежей колбасы. Казалось, трофейную съели давно.
– Странный вкус, – с набитым ртом говорит Вячеслав. Пожевав, достает из зубов прожилку. – У готов обычно мягче и пряностей больше.
– Да конина это, – обыденно бросает унтер-офицер, перекладывая россыпь патронов. Григорий поднимает взгляд – ополченцам все равно, а драгуны, как один, поднимаются с мест. Слава и вовсе с куском мяса в руках застывает статуей. – Жрите давайте и что б ни слова не слышал. Мало командирам казаков, видели бы тот цирк. Нечем коней ни кормить, ни поить. Нечем! Сами скоро голодать будем.
И все же – коней на колбасу пускать, едино как друга съесть. Неужели правы люди и обороне конец? Все чаще и чаще защитники задаются вопросом, зачем коротают дни и ночи в грязи, ютиться в развалинах.
– Движение! – пробуждает от угрюмых дум часовой.
Опасность сбрасывает груз с плеч и заставляет двигаться. Возвращается порядок. От первого до последнего, без лишних слов группа рассредоточивается по позициям. Люди залегают среди импровизированных баррикад, ждут у немногих уцелевших окон. Григорий кивает показавшемуся в проломе стены Вячеславу и передергивает рычаг винтовки. Прикрываясь грудой кирпича, первый выползает, наставляя дуло вниз, на улицу.
– Не стрелять! – кричит и машет рукой, требуя убрать оружие.
Защитники выползают из укрытий, провожая бредущую толпу. Очередная группа гражданских, пешком уходящих на восток, прочь из обреченного Ольхово. Люди несут чемоданы, спасая от бомбежек и пожаров немногое уцелевшее. Кто-то тянет тачки. Рядом с матерями бредут и дети, сжимая крохотными пальчиками руки и боясь поднять глаза на окружающее.
За дни обороны им пришлось тяжелее всех. Лишь сейчас удалось договорится дать коридор для прохода. В первые дни штурма многие оказались на оккупированной части, готы выгоняли гражданских из домов, а потом и из подвалов. Пережив обстрелы колбасников, неизменно попадали под огонь своих. Остается надеяться, посол не обманул и Красный Крест примет беженцев. Всяко лучше в лагере, в палатках, где хоть какая-то горячая пища.
– Смотрю на них, – облокотившись о пролом говорит Вячеслав, – вроде бы радоваться должен. Они пережили бойню и теперь уходят... а с другой стороны вроде бы и грустно.
Драгун не договаривает. Люди покидают Ольхово, оставшимся больше не на что надеяться.
Григорий замечает среди людского ручейка девочку, бредущую под руку с совсем крохотным мальчиком. По виду брат и сестра. Девочка лет двенадцати, давно нечесаные волосы торчат в стороны колтунами. Худые ножки выглядывают из обрывков одежд. Не рубаха, а мешок. Ноги прикрывают намотанные тряпки.
– Девочка, – унтер офицер встает перед ребенком на колени. Бережно проводит рукой, убирая нависающие на лицо волосы. И ужасается. Малышка смотрит глазами старухи. – Где ваши родители?
– Тятю убили, – слишком взрослым голос говорит она и указывает куда-то за спину. – Во дворе закопала.
На солдата нападает волна жгучей ненависти. Будь прокляты готы! Как можно допустить мысль оставить оружие, пока колбасники бесчинствуют на симерийской земле? Нет. Не будет готу пощады не теперь, ни впредь.
Дрожащей рукой Григорий развязывает котомку.
– Возьми, – оглянувшись, украдкой прячет в складках одежды девочки сверток с сухарями и салом. – Поешь и брата накорми. Уходите из города как можно быстрее и держитесь взрослых.
Вперед Григорий бросается с инстинктом животного, накрывая собой разом двоих. Приподнимает слегка голову, вслушиваясь в монотонный гул. У-у-у-у! – протяжный звук слышен во всех уголках Ольхово. А затем над улицей проносятся копья. Много копий, шипящих, разбрасывающих искры и тянущих длинный шлейф дыма.
– Это что такое? – голосит один из ополченцев на грани паники. – У них дракон?!
– Отставить крик! Ракеты это, олух, – Григорий умолкает, далеко на востоке частые-частые взрывы.
Два дня до конца перемирия, а они по центру бьют, пропади эти колбасники. Там же люди для эвакуации собраны! Что творят?! К счастью ольховцы калачи тертые. Бабоньки хоть и голосят, но зря не бегают. От мала до велика попадали и в канавах хоронятся.
– Сейчас перенацеливать будут, – отметив тишину, Григорий встает и подталкивает ребятишек. – Гражданские вниз. Слава! В подвал отведи. Остальные – по позициям!
Предсказание не заставляет ждать и сбывается минометным свистом. Пока длинным, разрывающимся на соседних кварталах. Но вал неуклонно приближается. Вот и на улицу начинают падать осколки от камней и шифера, поднятых взрывной волной.
– Я помогу, – в поле зрения появляется Алена, на карачках переползающая по обломкам.
– Не вздумай! – Григорий, рискуя схватить обломок чего-то смертоубийственного, бросается следом. Перехватив, валит девушку наземь и сам падает сверху.
– Ты чего творишь? – шипит кошкой извивающая волшебница. – Нас сейчас с землей сравняют.
– Не сравняют. Лежи и не шевелись, – унтер крепче сжимают ее. – Ты слаба, а как поймут, что тут маг, начнут из мортир бить. Просто наблюдай.
Одна из мин все же попадает прямо в центр позиции. С коротким и угрожающим рыком падает, взметая землю. В голове гремит колокол, звуки войны перекрывает гул в ушах. Гриша плотнее прижимается к Алене, закрывая девушке голову руками. Другая перелетает, с треском снаряд попадает в дом, подняв пыль и взметнув щепки с битым кирпичом.
– Все целы? – удостоверяется унтер-офицер, осматривая зашевелившихся тут и там бойцов.
Огненный вал катится дальше, будто на улицах осталось что-то целое. Отдаляющийся грохот сменяется лязгом гусениц и рыком моторов. Обнаглели готы. Или тактику сменили? Раньше по метру продвигались, пехота каждый дом осматривала, подвалы гранатами закидывали. Теперь напролом.
Впереди, буксуя на усеивающих улицу обломках, продирается танкетка. Крохотная машина, открытая сверху и вооруженная пулеметом. Солдаты в касках-тарелках сидят, как на козлах – хоть бы по сторонам смотрели.
"Сработала уловка, – улыбается Григорий, перекатываясь от Алены. – Подумали район оставлен"
Следом за танкеткой выдвигается несуразная конструкция. По виду танк, но длиннее обычных и с гусеницами, охватывающими корпус. Из трактора что ли переделали? Ни пушек, ни башен не видно, зато по бортам массивные двери, хоть в полный рос заходи.