Закончат ли они со мной, если существует хотя бы вероятность того, что Орсини здесь, что он появляется и что он до сих пор не найден? Его жители ходили по улицам, не видимые для бешельцев и улькомцев, ведь и те и другие считали их гражданами другого города. Они прятались, словно книги в библиотеке.
– В чем дело? – спросила женщина, увидев мое выражение лица.
– Я рассказал вам то, что знаю, но это немного. На самом деле о том, что происходит, знала Махалия, но она умерла. Правда, она оставила кое-что. Она сказала Иоланде, что ее записи помогли ей во всем разобраться. Мы ничего такого не нашли. Но я знаю, как она работала. Я знаю, где эти записи.
Глава 24
Утром я и старик Пролом покинули здание – назовем его полицейским участком, – и я вдруг понял, что не знаю, в каком я городе.
Большую часть ночи я провел, просматривая записи допросов в Уль-Коме и Бешеле. Бешельский пограничник и улькомский, прохожие из обоих городов, которые ничего не знали. «Вдруг люди закричали»… Водители, над которыми пролетели пули.
– Корви, – сказал я, когда на экране появилось ее лицо.
– Так где он? – Из-за какой-то особенности записи ее голос казался далеким. Она злилась, но старалась держать себя в руках. – В какое дерьмо угодил босс? Да, он хотел, чтобы я помогла ему провести кого-то через границу.
Бешельцы, которые ее допрашивали, добились от нее только этого – она повторяла свой ответ снова и снова. Они пригрозили ей увольнением. К этому она отнеслась так же презрительно, как и Датт, но, отвечая, более тщательно обдумывала свои слова. Она ничего не знала.
Пролом показал мне короткие ролики допросов Бисайи и Сариски. Бисайя плакала.
– Я не впечатлен, – ответил я. – Это просто жестоко.
Самыми интересными оказались записи допросов товарищей Йорджевича, радикальных бешельских националистов. Кое-кого из них я узнал. Они мрачно смотрели на сотрудников полиции Бешеля, которые их допрашивали. Некоторые соглашались говорить только в присутствии адвоката. Допросы проходили жестко, кто-то получил кулаком по лицу.
– Твою мать! – кричал человек с залитым кровью лицом. – Мы же на одной стороне, козел. Ты ведь бешелец, а не сраный улькомец и не Пролом…
Презрительно, нейтрально или с ненавистью, а часто и покорно, с готовностью к сотрудничеству, националисты утверждали, что им ничего не известно о действиях Йорджевича.
– Я никогда не слышал об этой иностранке. Он никогда о ней не упоминал. Она студентка? – говорил один из них. – Мы действуем во благо Бешеля, понимаете? А почему – вам знать не обязательно. Но… – Человек крутил руками, напряженно размышлял, как все объяснить, не оговаривая себя. – Мы – солдаты, как и вы. Солдаты Бешеля. И если ты узнаешь, что нужно что-то сделать, если получаешь инструкции, типа кого-то нужно припугнуть – красных, объединителей или улькомцев, или если там где-то собираются те, кто лижут жопу Пролому, – то что-то нужно сделать, понятно? Но ты понимаешь – почему. Ты ни о чем не спрашиваешь, но в большинстве случаев тебе ясно, что это необходимо. Но я не знаю, почему эта девочка Родригес… Я не верю, что он это сделал, а если он сделал это, то я… – Он выглядел рассерженным. – Я не знаю почему.
– Конечно, у них есть контакты в государственном аппарате, – сказал мой дознаватель из Пролома. – Но вполне вероятно, что Йорджевич не был «истинным гражданином». Или был не только им, но еще и представителем более засекреченной организации.
– Возможно, более тайного города, – ответил я. – Мне казалось, что вы за всем следите.
– Никто же не проламывался. – Он положил передо мной бумаги. – Вот рапорт полицейских, которые обыскали квартиру Йорджевича. Там не было ничего связанного с Орсини. Завтра мы выходим рано.
– Как вы все это добыли? – спросил я, когда он и его товарищи встали. Он бесстрастно посмотрел на меня и вышел.
После короткой ночи он вернулся, на этот раз один. Я уже был готов.
– Если предположить, что мои коллеги хорошо поработали, то тут ничего нет, – я помахал бумагами. – На его счет время от времени поступали суммы, но небольшие, их мог присылать кто угодно. Несколько лет назад он сдал экзамен и получил право пересекать границу – это не так уж необычно, но если учесть его политические воззрения… – Я пожал плечами. – Подписки, книги на полках, знакомые, данные о службе в армии, досье из полиции, места, где он тусовался, – все указывает на то, что он обычный агрессивный нацик.
– Пролом следил за ним, как и за всеми инакомыслящими. Каких-то необычных связей у него не было.