– Тогда…
– Тогда грабитель проламывается, и он в наших руках.
Люди здесь занимались делами, разговаривали, переходя с бешельского на иллитанский или на третий язык. В не поддающейся описанию спальне, в которую меня поместил Ашил, на окнах были решетки, а где-то, несомненно, находилась еще одна видеокамера. К спальне примыкала ванная комната. Ашил остался со мной. К нам присоединились еще двое или трое.
– Ну надо же, – сказал я. – Вы – доказательство того, что все это правда.
Существование промежутков, которое делало Орсини таким абсурдным для большинства жителей Бешеля и Уль-Комы, было не только возможным, но неизбежным. Почему Пролом не верит, что в этом маленьком зазоре может существовать жизнь? Их беспокойство теперь скорее можно было описать как «мы никогда их не видели» – а это уже совсем другая проблема.
– Этого не может быть, – сказал Ашил.
– Спросите у своего начальства. Спросите у властей. Я не знаю. – Какие еще силы, более или менее мощные, были в Проломе? – Вы же знаете, что за нами наблюдают. По крайней мере, кто-то откуда-то наблюдал за Махалией, Иоландой и Боуденом.
– Киллер ни с кем не связан, – сказал кто-то по-иллитански.
– Ладно, – ответил я по-бешельски, пожимая плечами. – Значит, он – правый националист, которому очень повезло. Как скажете. Но, может, вы думаете, что это дело рук инпатриантов? – Никто из них не опроверг существование знаменитых беженцев, обитавших в промежутках между городами. – Они использовали Махалию, а когда она стала им не нужна, они ее убили. Они убили Иоланду – именно таким способом, чтобы вы не могли их преследовать. Словно из всего того, что есть в Бешеле, Уль-Коме или еще где, они больше всего боятся Пролома.
– Но… – женщина указала на меня, – смотрите, что вы сделали.
– Проломился? – Я дал им повод включиться в эту войну, какой бы она ни была. – Да. Что было известно Махалии? Она что-то узнала об их планах. И они ее убили.
Перекрывающие друг друга ночные силуэты Уль-Комы и Бешеля освещали меня сквозь окно. В комнату заходили все новые люди Пролома с лицами как у сов. Я изложил им свои не сулившие ничего хорошего аргументы.
На ночь они меня заперли. Я стал читать пометки Махалии. Мне уже удавалось различать в них фразы, хотя их хронология была не постраничной – все записи были многослойным палимпсестом с изменяющейся трактовкой. Я занимался настоящими археологическими раскопками.
В самом нижнем, раннем слое пометок ее почерк был более аккуратным, комментарии длиннее, в них она больше ссылалась на других авторов и на свои собственные эссе. Ее личный жаргон и нестандартные сокращения затрудняли понимание. Я начинал страницу за страницей, пытаясь прочесть, расшифровать эти ранние мысли, но в основном ощущал только ее гнев.
Я чувствовал, как что-то растянулось над ночными улицами. Я хотел поговорить с теми, кого знал в Бешеле или Уль-Коме, но мог только наблюдать.
Какие бы незримые боссы ни ждали в глубинах Пролома, но утром, когда я снова и снова просматривал записи Иоланды, за мной снова пришел Ашил. Пока он вел меня по коридору в какой-то кабинет, я представил себе, что сбегаю – ведь за мной, похоже, никто не следил. Правда, меня бы остановили. Да и куда я пойду, беженец в розыске, человек, находящийся между двумя городами?
В небольшой комнате набилось человек двенадцать из Пролома; они сидели на столах и негромко переговаривались. Дискуссия была в самом разгаре. Зачем мне это показывают?
– …Гошариан утверждает, что это не так, он только что звонил…
– А Сусур-штрас? Разве не говорили, что…
– Да, но никто не исчез.
Это было совещание по случаю какого-то кризиса. Люди бормотали в телефоны, быстро сверялись со списками.
– Ситуация развивается, – сказал мне Ашил.
Пришли еще люди и тоже присоединились к разговору.
– И что теперь? – этот вопрос задала молодая женщина в платке. Такие платки в Бешеле носили замужние женщины из патриархальных семей. Я вспомнил, что видел ее прошлой ночью. Она задала вопрос мне – заключенному, осужденному, консультанту. Все в комнате умолкли и посмотрели на меня. – Расскажите еще раз о том, как захватили Махалию, – сказала она.
– Вы пытаетесь выйти на Орсини? – спросил я. Мне нечего было ей предложить, хотя мне казалось, что я почти что-то нащупал.
Они продолжили разговор, используя неизвестные мне сокращения и сленг, но я чувствовал, что они спорят друг с другом, и пытался понять, о чем именно – о стратегии, о направлении, в котором нужно двигаться. Периодически каждый из них произносил что-то решительным тоном и делал паузу, поднимал или не поднимал руку, и оглядывал комнату, считая голоса.