— Аварии. Дорожно-транспортные происшествия, пожары, случайные бреши…
— Да. Конечно. Если вы изо всех сил торопитесь выбраться отсюда снова. Если таков ваш ответ Бреши, то, возможно, у вас есть шанс. Но даже тогда вы в беде. А если это длится дольше мига, вам уже не вернуться. Вы никогда не будете снова не-видеть. Большинство совершивших брешь — ну, в ближайшее время вы узнаете о наших санкциях. Но есть и другая возможность, очень редкая.
— Что вы знаете о британском флоте? — продолжал Ашил. — Несколько столетий назад? Меня наняли так же, как и всех остальных в Бреши. Никто из нас здесь не родился. Все мы когда-то жили в одном городе или в другом. Все мы однажды совершили брешь.
На несколько минут между нами воцарилось молчание.
— Я хотел бы кое-кому позвонить, — сказал я.
Он был прав. Я представлял себя сейчас в Бещеле, не-видящим Уль-Кому на заштрихованной местности. Живущим в половинном пространстве. Не-видящим всех людей, архитектуру, машины и всё прочее, среди чего я жил. Я, может, сумел бы притворяться, в лучшем случае, но что-нибудь случилось бы, и Брешь бы об этом узнала.
— Это было крупное дело, — сказал он. — Самое крупное за всё время. У вас никогда больше не будет такого крупного дела.
— Я детектив, — сказал я. — Господи. Есть ли у меня какой-то выбор?
— Конечно, — сказал он. — Вы здесь. Есть Брешь, и есть те, кто совершает брешь, те, к кому мы являемся.
Он смотрел не на меня, но поверх накладывающихся друг на друга городов.
— Бывают ли добровольцы?
— Добровольчество — это самый первый и самый явный признак того, что вы не подходите, — сказал он.
Мы шли к моей старой квартире, я и мой вербовщик.
— Могу я кое с кем попрощаться? Есть люди, с которыми я хочу…
— Нет, — сказал он.
Мы продолжали идти.
— Я детектив, — снова сказал я. — А не кто-то там. Я работаю не так, как вы.
— Это как раз то, что нам надо. Вот почему мы были так рады, что вы совершили брешь. Времена меняются.
Значит, их методы могли оказаться не настолько незнакомыми, как я опасался. Могли иметься и другие, действующие в традиционной манере Бреши, использующие в качестве рычага запугивание, персонифицирующие себя в виде ночного страха, меж тем как мне — просеивая информацию, добытую в Интернете, прослушивая телефонные звонки из обоих городов, используя сети информаторов, полномочия за пределами какого-либо закона, вековой страх, а также иногда намёки на иные силы, существующие помимо нас, неизвестной формы, которые мы представляем только как аватары, — предстоит расследовать дела так же, как я расследовал их в течение многих лет. Новая метла. В такой нуждается каждая контора. В этой ситуации был свой юмор.
— Я хочу повидать Сариску. Наверное, вы знаете, кто она. И Бищайю. Хочу поговорить с Корви и Дхаттом. Попрощаться, по крайней мере.
Он немного помолчал.
— Вы не можете говорить с ними. Вот так мы работаем. Если бы не это, у нас вообще ничего не было бы. Но увидеть их вы можете. Если сами останетесь вне их поля зрения.
Мы пришли к компромиссу. Я написал письма своим былым возлюбленным. От руки написанные, они и доставлены были вручную, но не мной. Я не сообщил ни Сариске, ни Бищайе ничего, кроме того, что буду по ним скучать. И это не было просто любезностью.
Я подходил к своим коллегам, и, хоть я не заговаривал с ними, оба они меня видели. Но Дхатт в Уль-Коме, как позже и Корви в Бещеле, различали, что я не был в их городе — или не совсем, или не только в нём. Они тоже ничего мне не сказали. Не рискнули.
Дхатта я увидел, когда он вышел из своего офиса. Он остановился при виде меня. Я стоял у забора возле уль-комского участка, опустив голову, так что он видел, что это я, но не различал выражения моего лица. Я поднял руку, приветствуя его. Он долго мешкал, потом растопырил пальцы, этакий взмах без взмаха. Я отступил в тень. Он ушёл первым.
Корви была в кафе. В бещельском Уль-Кома-городе. Это заставило меня улыбнуться. Я смотрел, как она пьёт густой уль-комский чай в заведении, которое я ей показал. Наблюдал за ней из тени аллеи несколько секунд, прежде чем понял, что она смотрит прямо на меня, знает, что я там стою. Она-то и попрощалась со мной, приподняв чашку и чуть наклонив её в знак приветствия. Я одними губами, хотя даже она не могла этого видеть, сказал ей «спасибо» и «до свидания».
Мне надо многому научиться, и нет другого выбора, кроме как учиться или стать изгоем, а ни за кем так не охотятся, как за отступниками Бреши. Таким образом, не готовый ни к обучению, ни к мести моей новой общины неприкаянных внегородских жителей, я делаю выбор из этих двух не-выборов. Моя задача изменилась: не поддерживать тот или иной закон, но охранять самую кожу, удерживающую закон на месте. Собственно, два закона в двух городах.
Таково окончание дела Оркини и археологов, последнего дела инспектора Тьядора Борлу из Бещельского Отряда особо опасных преступлений. Инспектора Тьядора Борлу больше нет. Я теперь Тье, аватар Бреши, следующий указаниям своего наставника на мой испытательный срок вне Бещеля и Уль-Комы. Мы здесь все философы и среди многих других предметов обсуждаем, где именно мы живём. В этом вопросе я либерал. Я живу в межпространстве, да, но также и в городе и городе.
Новая повесть о двух городах: разговор с Чайной Мьевилем[25]
Круг читателей: Во многих отношениях «Город и город» представляет для вас смену темы и стиля, но, прежде чем обратиться к этому, я хотел бы сосредоточиться на центральном элементе этой книги, который был последовательным и характерным компонентом вашей фантастики с самого начала, то есть городе… более того, фантастическом городе. Откуда это глубокое увлечение городскими пейзажами, как реальными, так и воображаемыми, и как это увлечение развивалось с течением времени, от Лондона вашего первого романа, «Крысиный король», к Нью-Кробюзону, Нон Лон Дону и, наконец, городам Бещелю и Уль-Коме?
Чайна Мьевиль: Такой ответ немного хромает, но, честно говоря, я просто не знаю. Я всегда жил в городах и всегда находил их чрезвычайно интересными местами для обитания, но ещё и любил, как они преломляются через искусство. Здесь существует такая долгая, мощная и блестящая традиция, что, по-моему, было бы удивительнее, если бы меня не потянуло в эту сторону.
Об эволюции, вероятно, другим судить удобнее, чем мне самому. Но у меня такое ощущение, что после безудержного бахвальства — говорю это не в качестве самопорицания: это, конечно, срабатывает не для всех читателей, но есть вещи, которые можно сделать при отсутствии самодисциплины и которые недостижимы при дисциплине большей, — в «Вокзале потерянных снов», который был своего рода хаотической данью уважения городам в стиле рококо, я относительно внезапно, с романом «Город и город», больше заинтересован в более сдержанном, может быть, даже меланхоличном урбанистическом чувстве. Конечно, как только пойдёт следующая книга, это может снова измениться.
КЧ: Использование языка в этом романе заметно экономнее, чем в любой из ваших предыдущих книг. Насколько это связано с требованиями повествования и, возможно, даже с жанром полицейского расследования, который обеспечивает определённую структуру романа, и насколько это естественное развитие вашего стиля?
ЧМ: Каждая книга требует конкретного голоса — не думаю, что это прогресс в смысле неизбежного движения в этом направлении. Считаю в огромной степени возможным, что в дальнейшем буду двигаться взад-вперёд между более или менее барочной прозой. Но, во-первых, есть вещи, которые можно сделать сдержанной прозой и нельзя прозой цветистой — и наоборот; во-вторых, это было повествование от первого лица, а если у вас есть внутренний монолог такого рода словесной необузданности, вы немедленно создадите весьма маловероятного, опосредованного, пижонского или ещё какого-то повествователя. В принципе, ничего плохого в этом нет, но это не то, чего мне хотелось. Потому что, да, в-третьих, это было связано с желанием сохранять полную верность определённому жанру — полицейским протоколам в стиле нуар.
25
Ч. Мьевиль беседует с участниками читательского круга на сайте RandomHouseReadersCircle.com.