Нью-Йорк был знойным, душным, серым и грязным. Джима Нью-Йорк удивил — откуда все эти люди? куда они спешат? — и, видимо из-за жары, произвел на него угнетающее впечатление. Ну да он сюда не развлекаться приехал — человека искать. Джим снял комнату в ХАМЛ (Христианская Ассоциация Молодых Людей), а оттуда прямиком отправился в Морское агентство, где ему сказали, что никакого Боба Форда в их списках нет. Джим запаниковал, но через минуту взял себя в руки. Потом один из местных ветеранов объяснил ему, что часто люди устраиваются на корабль по чужим документам. Лучшее, что он мог сейчас сделать, это подать заявление на должность юнги. Рано или поздно он обязательно встретит Боба. Море — на удивление тесный мир, и все пути там рано или поздно пересекаются. Джима внесли в список. Сказали, придется подождать и, возможно, долго. Пока готовились его бумаги, он слонялся по городу, заглядывал в бары, дважды напился — ему это ужасно не понравилось. Пересмотрел десятки фильмов, а порой просто с любопытством наблюдал за жизнью улиц.
Когда почти все его деньги вышли, он был принят на должность юнги на один сухогруз.
Морская жизнь оказалась отнюдь не легкой. Он долго привыкал к постоянному стуку двигателей за стальными переборками, к толчкам и качке судна, идущего полным ходом против ветра, к тесному контакту с тридцатью незнакомыми людьми в общей каюте. Впрочем, все они, хотя и жутко сквернословили, оказались по большей части неплохими парнями. Попривыкнув, он стал наслаждаться жизнью. В Панаме он узнал, что матрос по имени Боб Форд недавно был здесь, на пути в Сан-Франциско. Похоже, Джиму стала улыбаться удача. Он перевелся на грузовое судно, идущее в Сиэтл через Сан-Франциско. Но в Сан-Франциско следов Боба найти не удалось. Расстроенный, Джим бродил по городу, заходя во все прибрежные бары, втайне надеясь, что ему повезет встретить Боба. Однажды ему показалось, что в дальнем конце бара он видит Боба. Сердце у него забилось, но, подойдя поближе, он понял, что ошибся.
В Сан-Франциско Джим нанялся юнгой на судно аляскинской линии и остаток года провел в море. Новая жизнь целиком захватила его, и он перестал писать родителям да и, по правде сказать, особо не скучал по ним. Лишь отсутствие Боба омрачало те счастливые, проведенные в море, дни. Это была первая белоснежная зима его свободы.
На Рождество его судно находилось недалеко от юго-восточного побережья Аляски и направлялось в Сиэтл. Из черной воды вздымались зубчатые горы, на море штормило, ветер усиливался. Пассажиры, не страдавшие морской болезнью, завтракали в ресторане. Они сидели за круглыми столиками, и отпускали смелые шутки о качке и их, не выдержавших этого испытания, товарищах. А официанты носились туда-сюда между камбузом и салоном с тяжелыми фарфоровыми блюдами с едой. Из пассажиров, которых обслуживал Джим, к завтраку вышел лишь один. Это была дама веселого нрава, дородная, плотного сложения и с плохой кожей.
— Доброе утро, Джим, — весело сказала она. — Противная погода, да? Все пассажиры, наверное, влежку лежат.
— Да, мэм, — он стал убирать со стола остатки завтрака.
— А вот я никогда не чувствовала себя лучше, — она вдохнула спертый воздух зала. — По мне, так лучше погоды и не бывает, — она похлопала себя по животу и посмотрела на Джима, который собирал посуду. — Да, а ты когда собираешься привернуть эту железяку на моем иллюминаторе? А то она все время грохочет.
— Постараюсь, когда приду убирать в вашу каюту.
— Замечательно, — сказала дородная дама и отправилась в свою каюту, чуть раскачиваясь при ходьбе — ни дать ни взять заправский моряк.
Джим отнес поднос на камбуз. Завтрак закончился, и стюард отпустил его. Насвистывая себе под нос, Джим спустился к себе в маленькую отдельную каюту на корме, где увидел Коллинза, низенького, плотного двадцатилетнего парня с темными вьющимися волосами и голубыми глазами, и такого самовлюбленного, что это странным образом привлекало к нему. На его левой руке красовалась замысловатая синяя татуировка, которой он клялся в вечной любви к Анне, девушке из его туманного прошлого, когда ему было всего шестнадцать лет; он жил в Орегоне и еще не был моряком. Коллинз сидел на перевернутом ящике и курил.
— Привет, приятель! — сказал Коллинз.
Джим буркнул что-то в ответ и сел на соседний ящик. Он достал сигарету из нагрудного кармана Коллинза и прикурил от своей спички.
— Еще два денька, — сказал Коллинз. — А там… — он закатил глаза и сделал непристойный жест. — Эх, скорей бы Сиэтл. Кстати, а что там у нас на вечер? Ведь Рождество как-никак, не забыл?