— Здесь чувствуешь себя мертвецом, — её голос казался далёким и чужим среди руин.
— Мертвецом?
— Какое-то умиротворение. Всё неизбежно уходит, как эти камни, ждать больше нечего.
— Если только смерть такая.
— Она должна быть такой.
Долгое время они сидели молча. Наконец Мария сказала:
— Мы всё время играем.
— Да.
— И ведём себя нечестно.
— С Полом?
— И с Полом, и с самими собой. — Она вздохнула. — Жаль, что я плохо знаю людей — я бы хотела разобраться, почему всё так, как оно есть.
— Этого никто не знает. — Джим удивлялся собственной мудрости. — Я не знаю, почему я делаю то, что делаю, и даже, кто я такой.
— Я тоже не знаю, кто ты, — ответила Мария.
Они посмотрели друг на друга: белые пятна лиц.
— Я это я. Это всё. Больше ничего.
— Ничего? Не думаю. В действительности ты всё: мужчина, женщина, ребёнок; ты можешь быть, кем захочешь.
— И кто же я сейчас?
— Минуту назад ты был ребёнком.
— А теперь?
— Я не знаю.
Он начал дрожать. Он начал надеяться. Может быть, это случится?
— Ты боишься?
— Нет, не боюсь.
Он и в самом деле не боялся в этот миг.
— Ты можешь меня поцеловать?
— Я могу тебя поцеловать, — сказал он и поцеловал. Он поцеловал богиню смерти.
После этого всё стало другим, другим и одновременно прежним, потому что, в конечном счёте, ничто не произошло. Джим потерпел неудачу: он ничего не смог. Он не годился для этого.
И тем не менее, его отношения с Марией были любовным романом. Они почти не расставались, они стали друг у друга наперсниками. Но, когда дело доходило до физической близости, Джим, если не говорить о том первом поцелуе, испытывал отвращение к нежному, податливому женскому телу. Мария была сбита с толку. Его неудача казалась ей тем более загадочной, что он был мужествен, и его влекло к ней. Казалось, сделать тут что-либо невозможно, разве что продолжать и дальше быть любовниками, которые не прикасаются друг к другу. Однако Салливан принимал эту видимую связь за действительную, и его мучения были самые изощрённые.
Наступил ноябрь, а они по-прежнему оставались в Мериде. Джим и Мария большую часть времени проводили вместе — Салливан не желал быть с ними днём. Он теперь начал пить после завтрака, днём он нередко бывал в оживлённом и шутливом настроении, но к концу обеда неизбежно тупел и делался мрачным.
Их жизнь остановилась до декабря, когда Соединённые Штаты вступили в войну с Японией, и тогда они снова стали частью этого мира. Салливан бросил пить. Сидя после обеда во внутреннем дворике, они строили планы. Салливан и Джим пребывали в возбуждении, они вернулись к жизни. Мария была печальна.
— Я не хочу об этом думать, — сказала она. — Вся моя жизнь там была войной. Одна заканчивалась, другая началась. Кажется, мне от неё не убежать.
Салливан прекратил нервно мерять шагами дворик.
— Нам нужно возвращаться, — сказал он Джиму.
Джим кивнул. Поток неожиданных событий захватил и его.
— Я хочу поступить в армию до того, как меня призовут, — сказал он, довольный по крайней мере этими словами, если не самой идеей.
— Это бессмысленно, — страстно сказала Мария. — Если бы я была мужчиной, я бы убежала, спряталась, дезертировала, стала изменником.
Салливан улыбнулся.
— Пять лет назад я бы сделал то же самое.
— А почему не сейчас?
— Потому что это хоть какое-то дело.
Она повернулась к Джиму:
— И ты так считаешь?
— Это всё решает.
— Возможно, — это её ничуть не убедило.
— Нам нужно возвращаться как можно скорее, — сказал Салливан.
— И что ты будешь делать? — спросила его Мария.
— Стану солдатом. Или корреспондентом, как получится.
— Похоже, что наши мексиканские каникулы закончились, — сказала Мария. — Мне они понравились.
— И мне тоже. — Джим посмотрел на Марию, и любовь вспыхнула в нём с новой силой. Угроза войны и разлуки приблизила к нему Марию.
— И мне тоже, — Салливан передразнивал его. — Мне доставила наслаждение каждая минута пребывания здесь. У нас получилось любопытное трио, да?
— Получилось? — голос Марии звучал мрачно.
Они решили, что вернутся в Штаты через Гватемалу.
Они без хлопот перенеслись над облаками, горами, тёмно-зелёными джунглями. Они с удовольствием летели над жаркой, парящей землёй, словно перестали быть земными существами, превратились в нечто более могущественное, основополагающее, не знающее таких преград, которые нельзя было бы преодолеть с помощью жёстких серебряных крыльев. Джим вдруг представил себя в авиации: вот он перелетает через континенты и океаны, быстро перемещается по земле, не оставляя на ней следов. Он жаждал летать.