— Шоу был таким, — неожиданно сказал Джим. — То есть он считал себя таким.
— Шоу был идиот, — сказал Салливан.
— Все мы идиоты по большому счёту, — печально сказала Мария.
Они замолчали.
Опять раздались звуки маримбы. Они выпили ещё вина. Наконец Салливан встал и пошёл в туалет. Впервые со дня своего приезда в Гватемалу Джим остался наедине с Марией. Она повернулась к нему:
— Завтра я уезжаю.
— Ты не поедешь с нами?
— Нет. У меня на это не хватит сил. Знаешь, иногда я верю, что бог всё же есть: мстительный, лицемерный бог, который наказывает за счастье. Я была счастлива с тобой, когда думала… — закончить фразу она не смогла. — Как бы там ни было, пройдут годы, прежде чем ты сможешь полюбить женщину. А у меня времени ждать нет.
— Но ты ведь знаешь, что я к тебе чувствую.
— Знаю, — сказала она, и в её голосе больше не было эмоций. — Я знаю, что ты чувствуешь.
Она встала.
— Я возвращаюсь в отель.
Джим тоже встал.
— Я тебя увижу перед отъездом?
— Нет.
— А в Нью-Йорке?
— Возможно.
— Я смогу тебя видеть, я захочу тебя видеть. И ещё… Я не хочу тебя потерять.
— Мы и увидимся, когда я стану счастливее. Спокойной ночи, Джим.
— Спокойной ночи, Мария.
Она быстро вышла из ресторана. Чёрная тесьма платья шуршала у её ног.
Вернулся Салливан.
— Где Мария?
— Ушла в отель, она устала.
— Ах, так? Давай-ка выпьем.
Они выпили. Джим, хотя и грустил, почувствовал облегчение: эмоциям временно пришёл конец. Эти двое измучили его, вытащили на поверхность из потёмок его души. Теперь он с нетерпением ждал свободы. Война его раскрепостила, он начнёт что-то делать и станет другим. Он не может дождаться, когда же наконец начнётся его настоящая жизнь.
Глава 7
Джим и Салливан прибыли в Нью-Йорк в середине декабря. Салливан почти сразу же получил работу в одном агентстве новостей, а Джим записался добровольцем в армию. Марию Верлен никто из них не видел, она исчезла.
Джима вначале отправили на сборный пункт в Мэриленд, и пока армия решала, что с ним делать, его отрядили работать в котельную. Он был так зол на плохую погоду и мелочные придирки, что пожалеть себя времени у него не оставалось. Он тупо кочевал из одного чёрного дня в другой и не замечал никого вокруг.
Однажды, проснувшись днём после ночного дежурства в котельной, Джим забрёл в ротную комнату отдыха. Дюжина новобранцев смотрела, как двое из постоянного состава роты играют в бильярд. Устав от одиночества, Джим решил нарушить своё долгое молчание. Он повернулся к стоявшему рядом солдату, мужчине лет сорока, безнадёжно штатскому, с небольшими усиками и печальными глазами.
— Ты здесь давно? — спросил его Джим.
Тот с благодарностью и немного удивлённо посмотрел на Джима.
— Почти месяц.
Голос, ничуть не похожий на гортанный лай большинства молодых солдат, набранных в городских трущобах или в глухой провинции, выдавал в нём образованного человека.
— А ты?
— Две недели. Я завербовался в Нью-Йорке. Ты откуда?
— Из Инн-Арбор, штат Мичиган. Я работал в университете.
— Преподавателем? — удивился Джим.
Мужчина кивнул:
— Профессором истории. Точнее, адъюнкт-профессором.
— Тогда что ты здесь делаешь? Я думал, что такие, как ты, должны носить майорские погоны.
Профессор нервно рассмеялся:
— Я тоже так думал, но, видимо, ошибался. В эпоху демократии наверх пробиваются только мужланы вроде нашего первого сержанта.
— Ты доброволец?
— Да, у меня жена и двое детей, но я пошёл в армию добровольцем.
— Но почему?
— Мне в голову пришла дурацкая мысль, что здесь я могу быть полезным.
Джим, оказавшись в армии, впервые почувствовал жалость не к себе, а к другому. Его порадовало такое бескорыстие.
— Ты влип, — сказал он. — И что, ты думаешь, они собираются с тобой делать?
— Зачислят на должность штабного писаря. Вероятно, это меня ждёт.
— А в офицеры не произведут?
— Может, и произведут. У меня есть друзья в Вашингтоне, но я, похоже, потерял веру в это предприятие. Хотя в армии Потомака дела шли ещё хуже. Это я о Гражданской войне, — добавил он извиняющимся тоном.
— И на фронте того хуже.
Они наслышались всяких ужасов о Филиппинах, где американская армия потерпела жестокое поражение.
— Возможно, — сказал профессор, — но мне в это трудно поверить. Это похоже на ад или ночной кошмар — полная безысходность. Нами управляют безумцы.