— Это не похоже на юбилей. Это больше похоже на похороны богатого человека, когда родственники дерутся из-за наследства… Вот на что это похоже…
И сел. Присутствующие смотрели на него с изумлением и страхом. Все молчали, не зная, что сказать, что предпринять, и переводили взгляды с Орасио, который, казалось, снова погрузился в свою дремоту, на Жозуэ, мертвенно-бледного, тщетно пытавшегося улыбнуться. И так в тягостном молчании закончился банкет, увенчавший «золотым венцом» (как выразилась газета «Жорнал да Тарде») празднование восьмидесятилетнего юбилея полковника Орасио да Сильвейра.
Шесть дней спустя адвокат Жозуэ Сантос был убит в Итабуне. В него выстрелили в тот момент, когда он выходил из масонской ложи. Убийца скрылся, а потом в Итабуне и Ильеусе говорили, что его послал Орасио. Манека Дантас объяснил журналисту, произнесшему речь тогда на банкете, и нескольким другим молодым членам партии:
— Вы не знаете кума Орасио. Вы его только понаслышке знаете, по рассказам. А я лично знаю, близко…
Убийство Жозуэ произвело сенсацию; в цивилизованных городах Ильеусе и Итабуне убийства на улицах давно уже стали достоянием прошлого. Они жили только в памяти слепых гитаристов, распевавших на ярмарках свои песни, да иногда матери рассказывали своим детям вместо сказок полузабытые истории об убийствах старых времен. И вдруг это прошлое воскресло — и напротив здания масонской ложи упал на землю человек, сражённый пулей наёмного убийцы. Комментируя это событие, газеты вспоминали о давно прошедших временах, о схватках в борьбе за обладание землей, о Секейро Гранде. Начали было расследование, но вскоре прекратили, потому что Орасио решил в конце концов перейти на сторону правительства. И уже никогда больше никто не заговаривал о том, что его надо отстранить от руководства партией.
Однако, сказать по правде, Орасио, несмотря на свою страсть к политике, уже многого не понимал в эти сложные времена, наступившие после переворота тридцатого года. Он совсем запутался в этой «современной политике», как он говорил, не понимал ни коммунистов, ни интегралистов. Сын его знался с интегралистами, носил зелёную рубаху. Кум Браз, уже старик, несколько лет тому назад снова вооружился револьвером и помогал устраивать митинги левых, утверждая, что иностранцы хотят захватить его земли, а он их не отдаст. Браз был для Орасио свой человек, но употреблял слова, которых полковник никогда раньше не слыхал, и находились люди, называвшие Браза коммунистам. Это Браз гнался по улицам Ильеуса за сыном Орасио, когда левые как-то раз разогнали митинг интегралистов. Орасио часто говорил самому себе:
— Никогда ничего подобного не видывал… Неразбериха какая-то!
Нет, решительно не мог он ничего понять в этой политике, так непохожей на прежнюю: раньше люди голосовали, а теперь вот только спорят на улицах. Орасио смотрел с недоверием как на коммунистов, так и на интегралистов. Подумать только, даже о «правах трудящихся» заговорили!.. «Права трудящихся» — для Орасио это было нечто непостижимое. Он считал, что сын просто глуп: надел эту зелёную рубаху, поднимает руку вверх, кричит «анауэ!». Но он предпочитал не вмешиваться, пусть мальчишка делает что хочет, он старался поменьше думать о сыне, чтоб не думать об Эстер. Это она во всём виновата, она, с её робостью, с её вечным страхом, не помешавшим ей, однако, наставить ему рога. Старость его была отравлена воспоминанием о ней, близостью сына, с которым у него не было ничего общего, к которому он не чувствовал никакой привязанности. Сильвейринья, адвокат, бывший депутат, ничего не делал, только деньги тратил. Он вырос боязливым, унаследовал вечный страх Эстер, не мог спокойно слышать выстрела, лицо его бледнело. Ненавидел плантации какао, старался бывать в поместье как можно реже. Как-то раз Орасио рассказали, что несколько лет назад, во время какого-то уличного столкновения сторонников разных партий, сын его бросился бежать, и полковник несколько дней не мог успокоиться. Орасио ценил храбрость превыше всех добродетелей, и ему было стыдно за сына, который вышел в мать и, как она, всего боялся. Иногда Орасио говорил об этом с Манекой Дантасом, и оба жаловались на тупость и легкомыслие сыновей, которые, получив диплом, ничего не хотели делать, шатались по улицам и тратили деньги в кабаках с проститутками. Для этих сыновей они работали, прорубали непроходимые заросли, убивали людей, сажали деревья какао. Чтобы сыновья стали когда-нибудь настоящими людьми, а не какими-то бездельниками. Орасио считал, что во всём виновата Эстер, этот её вечный страх, который унаследовал Сильвейринья. Его старость была отравлена памятью о ней, и он всё больше замыкался в себе, всё реже выходил из своей фазенды. В конце концов он совсем перестал ездить в Ильеус, жил в своём имении, следил за сбором урожая, кричал на работников, и за ним ходила только мулатка Фелисия, которая никогда его не покидала и заменяла Эстер в его постели, пока у него были силы.
Орасио был одним из самых богатых людей в зоне какао. Его фазенды тянулись далеко, начиная от Феррадас, сквозь большую часть Секейро Гранде; границы между муниципальными округами Ильеуса и Итабуны проходили через его плантации. Он собирал более сорока тысяч арроб какао в год, ему принадлежали бесчисленные дома в Итабуне, Пиранжи, Ильеусе (он сдавал их внаём), его счёт в банке был огромен. Но, несмотря на это, он вёл прежнюю строгую, умеренную жизнь, дом его был обставлен без роскоши, он экономил каждую копейку как последний бедняк и ворчал на сына, что тот целые капиталы зря тратит. Подсылал своих людей шпионить за работниками на плантациях и как-то раз велел выпороть надсмотрщика, попытавшегося его обжулить.
В этот день, после завтрака, полковник вышел, волоча ноги, на веранду погреть на солнце свое гигантское тело, теперь согнувшееся почти вдвое, и послушать, о чём говорят негры. На дворе было пусто, несколько человек прошло мимо в сторону плантаций. Сейчас заканчивали подрезать ветки на деревьях. Орасио почувствовал теплоту солнца на своем морщинистом лице. Старик негр сказал: «Добрый вечер». Орасио повернулся к нему:
— Это ты, Роке?
— Я, сеньор, ага…
— Сильно печет, а?
— Изрядно, сеньор…
Орасио думал о засухе. Если будет засуха, урожай пропадёт, нельзя будет выручить в этом году большой прибыли, нельзя будет купить ещё земли и посадить новые деревья.
— Может быть, и не будет дождя…
Негр посмотрел на небо, он уже раньше видел приближающуюся тучу.
— Будет дождь, хозяин, а как же! Вы не видите тучу?
Орасио вздрогнул, посмотрел на небо; он ничего не видел.
— Ты думаешь, я слепой?
— Нет, сеньор, что вы… — испугался негр. — Вы только не сказали…
Орасио снова взглянул, но не увидел тучи:
— Да, дождевая…
— Она растёт, хозяин… Ещё сегодня дождик пойдёт, вечерком.
Орасио встал, подошел к перилам веранды.
— Позови Шико Бранко… Скорее!
Негр пошел за управляющим. Он нашел его ещё дома, за завтраком. Орасио на веранде почувствовал их приближение по шуму шагов. Он знал тяжелый шаг Шико Бранко, толстого мулата, жестокого с батраками, который умел заставить людей работать до седьмого пота.
— Добрый вечер, полковник.
— Ты уже видел, что дождь будет?
— Да, полковник. Я как раз хотел вам сказать…
— Ничего ты не видел, никто ничего не видит, коли я не увижу. Никто ни о чём не думает, я должен сам обо всём заботиться. Я с утра уж знал, что дождь будет, ещё на рассвете я увидел тучу…
— Но, полковник…
— Никаких разговоров… Так и было! Я раньше всех увидел…
Управляющий молчал, спорить было незачем. Орасио задумался, потом приказал:
— Пусть прекратят подрезку веток, больше не нужно. Распорядись начать работу на баркасах. Сгони людей из Рибейрао Секо. Найми новых работников… Пусть вычистят корыта.
Управляющий ушел. Орасио несколько минут молчал, потом, не удержавшись, окликнул негра:
— Роке…
— Сеньор?