— Подумаешь, какой барин! Всё только из-за того, что ты когда-то участвовал в какой-то там процессии у себя на родине… А я вот уверен, что наша не хуже… А если не по вкусу вашей милости, так можете убираться; и лучше меня не задирай, я никого не боюсь, а тем более какого-то пришлого…
Но Капи совсем не хотел драться, просто ему было обидно, что эта жалкая процессия будет называться терно «Царей волхвов». Он очень хорошо знал, что это такое. Красота, прямо загляденье… А тут что? Подделка, да и то плохая.
— Да я вовсе не хочу ссориться, просто я говорю…
— А ты б лучше не говорил, а помолчал. Я никого насильно не заставляю выступать…
Но как же не выступать в процессии, хоть и непохожей на ту, в которой Капи играл Ирода («…царь Ирод…» — слышались Капи поющие голоса), если на всем протяжении земель какао в этом сезоне не предвиделось никакого другого праздника? «Терно Варапау»… Это было событие. Работники из далёких мест, с чужих плантаций пришли в фазенду полковника Фредерико Пинто специально для того, чтоб увидеть терно. Варапау уже не вспоминал о побеге, он, казалось, совсем забыл, что придумал всё это, только чтоб бежать. Как бежать, если такое дело? Если он оставит процессию, кто же будет всем заправлять? Как бросить девушек, одетых в костюмы из папиросной бумаги (трое из них еще совсем девочки, но это ничего), Капи, наряженного быком, зажженные фонарики, оркестр, играющий мелодии земли какао?.. Как тут бежать?
Праздничная процессия — «терно Варапау» — зажгла новые звезды, жалкие бедняцкие звезды по дорогам какао, в дни рождества. Процессия вышла в канун праздника из лачуги, где жили Капи, Варапау и Флориндо. Во главе шёл оркестр, музыканты играли, а позади шесть пастушек с раскрашенными красной бумагой лицами несли самодельные фонарики. Затем шли мужчины в два ряда, одетые во всё лучшее, что у них было, — всего пятнадцать человек. Посредине шел Капи, он был закутан в простыню, которую дал ему надсмотрщик, а на голове у него красовался коровий череп, подобранный в поле, — Капи изображал быка. Варапау изображал лесного духа каипору. А отец Риты, размахивая кнутом, которым обычно погонял скот, изображал пастуха, оглашая воздух протяжным, тоскливым окриком: так кричат погонщики ослов в сертанах. Впереди всех шла Рита, никто не знал почему. Может быть, потому, что она была красивее всех и все желали её.
Так праздничная процессия вошла в помещичий дом. Полковник Фредерико Пинто был в гостиной вместе с доной Аугустой и детьми. У них были гости — соседние помещики и друзья, приехавшие посмотреть терно. У входа в дом участники терно пели:
В освещенной гостиной они беспомощно столпились, оробев. Но полковник велел подать водки, музыканты уселись на скамью, началась пляска. Варапау погасил фонарики, как только вошли, чтобы свечей хватило на весь праздник. Они танцевали свой танец, танец бедняков, и пели песни бедняков. Полковник Фредерико, словно издеваясь над неусыпно следившей за ним доной Аугустой, бросал жадные взгляды на бедра Риты, поднимавшиеся и опускавшиеся в танце, так похожем на тот, который работники фазенд плясали на баркасах, разминая какао. Оркестр играл нестройно, и всем заправлявший Варапау кидал свирепые взгляды на музыкантов. Отец Риты время от времени оглашал воздух резким окриком погонщика ослов — это всё, что он мог сделать для успеха терно.
Какой жалкой, какой до слез жалкой, какой бесконечно жалкой казалась эта праздничная процессия! Но все же она несла с собой веселье, и Варапау был страстно увлечен всем происходящим — плясками, песнями и музыкой, выкриками погонщика ослов. Он даже не замечал Риту, которую все так страстно желали, не видел четырех девушек и трех девочек, он видел только терно — фонари, и оркестр, и пляску в большом зале помещичьего дома. Снова подали водки, снова люди начали плясать. Потом они пропели, что просят их отпустить:
Варапау зажег свечи в фонариках, оправил платья на пастушках (одна уже порвала свой костюм), выстроил в ряд оркестр. Надо было выходить с танцами. На веранде полковник Фредерико Пинто пытался потрогать крепкое бедро Риты. Варапау даже о Розе не вспоминал. Процессия направилась в дом надсмотрщика, потом в дома батраков, вышла на дорогу; повсюду угощали водкой. Негр Флориндо много пил, много плясал, но не забывал, что они с Варапау собираются бежать.
Посреди безлюдной дороги, вблизи лесного участка Жоана Магальяэса, он потянул Варапау за руку:
— Так мы что ж? Разве не утекаем?
Варапау всё откладывал:
— Потом…
— Здесь-то бы хорошо… Здесь лес, никто нас не увидит…
Варапау обратил на него умоляющие глаза сквозь звездную мглу ночи:
— Да как же бежать, когда процессия? Как же мы бросим её на волю божью? Кто ж всем заправлять будет, если мы с тобой уйдём?
И он бросился догонять процессию, которая уже исчезала за поворотом, унося с собой жалкие звезды качающихся фонариков.
11
Мариньо Сантосу нравился Жоаким. Ему уже не раз говорили, что шофер — коммунист. Мариньо знал, что он был арестован и больше двух лет сидел в тюрьме как политический преступник. Но Жоаким был замечательным механиком, способным и деятельным работником, и, кроме того, Мариньо чувствовал к нему какую-то особую симпатию. Он никак не хотел его рассчитать, несмотря на неоднократные предостережения друзей. К тому же он полагал, что Жоаким уже отказался от всех этих вздорных идей. Ведь и Мариньо Сантос, когда был молод и только начинал жизнь, сочувствовал левым и даже помогал деньгами подпольщикам. В то время он был простым шофёром. Потом разбогател, ухитрился купить в рассрочку автобус, предприятие стало расти, теперь у него было много автобусов, а в банке лежали его векселя, которые надо было ежемесячно погашать — такая забота… Но дело было выгодное: когда Мариньо Сантосу удастся заплатить все долги, жизнь будет вполне обеспеченной. Плохо только то, что моторы требовали постоянных починок, автобусы часто выходили из строя. Вот здесь-то Жоаким и показывал себя: не было механика лучше него. Автобус, который у другого стоял бы целую неделю без дела в гараже, Жоаким исправлял в два дня. Мариньо Сантос хотел, чтоб он оставался на этой работе, хотя парень поступил сюда шофером и любил водить машину. Ему и в голову не приходило, какие грузы вёз Жоаким под сиденьем автобуса: манифесты, листовки, пропагандистские брошюры.
Сам бывший шофер, Мариньо Сантос любил хвалиться перед служащими своим скромным происхождением, побуждая их работать активнее:
— Я тоже начал шофером… Каждый может выдвинуться…
Он был в хороших отношениях со своими шоферами и служащими, и особенно с Жоакимом. Человек почти безграмотный, Мариньо Сантос хотел казаться интеллигентным, сведущим в вопросах литературы. Это было его манией. Когда Мариньо выпивал в компании вместе с Зито Феррейра, Рейнальдо Бастосом, Мартинсом и Гумерсиндо Бесса, он всегда охотно платил за всех, только чтобы иметь удовольствие послушать разговоры и споры товарищей. По той же причине он любил беседовать с Жоакимом, который много знал и часто появлялся с книгой под мышкой. Шофер не очень-то откровенничал с ним, но время от времени рассказывал что-нибудь, говорил о далеких странах, особенно о России. Мариньо Сантос слушал в замешательстве, но с интересом. Он покупал книги, но не читал их, и обычно они попадали потом в жадные руки Зито Феррейра. Когда Жоаким «был в ударе» (что случалось далеко не всегда, к глубокому сожалению Мариньо Сантоса), он начинал рассказывать о той, другой земле, такой далёкой. Мариньо вставлял отдельные реплики, повторял литературные выражения, услышанные накануне вечером в баре. Он уважал шофера и ни за что не согласился бы расстаться с ним. Однако в конце беседы он обычно советовал:
— Выброси всё это из головы, Жоаким. Ещё случится с тобой что-нибудь неладное… Люди говорят, что всё это не к добру. А если и к добру, так все-таки лучше подальше, а?
Жоаким смеялся коротким смехом, похожим на смех Раймунды:
— То, что я рассказываю, можно найти в любом учебнике по географии.