Он будет прятаться от людей и мест их обитания, и такое поведение будет сродни повадкам дикого зверя. Только одно чуть-чуть утешало его, если не считать ручья, из которого он напился, и некоторой еды из мешка: мысль о том, что хотя он и сам навлек на себя беду своей неосмотрительностью, он не встал на колени.
Он смело вступил в бой с этими невежественными людьми на их собственной территории и благодаря своей выдержке смог вырваться из плена. От этой мысли ему стало немного легче на душе. Он настолько мало знал себя, что все эти поступки стали актами открытия. Зная, что ему столь многого еще не достает, он был рад узнать, что уж смелостью, во всяком случае, не обделен.
После того, как он напился и поел, а затем снова напился, он двинулся в путь, освещаемый неровным светом луны, которого было вполне достаточно для его глаз, и вскоре между ним и Домом Страха, как он про себя назвал это место, пролегла добрая миля холмистой местности. Затем, совершенно измотанный, он прилег, чтобы выспаться, на краю небольшой прогалины. Костра он решил не разводить, а соорудить хоть какой-то навес над головой у него уже не было сил. Несмотря на усталость, он некоторое время лежал, глядя вверх на озаренное лунным светом зимнее небо. Ничто не нарушало тишины, кроме редких тихих криков охотившейся совы. Эта безмятежность и заброшенность казались ему успокоительными и благословенными после мышиной возни в полном каких-то голосов темном подвале — темнице Дома Страха.
Продвигаясь дальше на запад, он не вел счет дням. Он шел, и шло время.
В Доме Страха он потерял не только книгу.
У него забрали также серебряную фляжку Матока и небольшую коробочку, тоже из серебра, с дезинфицирующей мазью. Они могли оставить у себя книгу, потому что она была очень сильно им нужна, или потому, что считали ее чем-то вроде кодекса законов или же книгой тайн. Какое-то время потеря книги необъяснимо угнетала его, так как ему казалось, что она была единственным связующим звеном между ним и людьми, которых он очень любил и которым верил.
Однажды он даже сказал себе, сидя у костра, что на следующий день он повернет назад, снова разыщет Дом Страха и заберет, пусть даже силой, свою книгу. Но на следующий день он возобновил свой путь на запад, идя по компасу и по солнцу. Ночью он убедил себя, что не смог бы снова отыскать какое-нибудь пройденное место среди этих необозримых просторов Леса, так надежно скрывавшего свои холмы и долины.
Он наверняка не смог бы уже найти пи укромную поляну Аргарда, ни Поляну, где, наверное, Парт что-то ткет при скудном свете зимнего солнца. Все это осталось позади и было для него утрачено навсегда.
«Возможно, теперь, — думал он, — это даже хорошо, что книга пропала. Что для него должна была означать эта книга, с ее разумным и терпеливым мистицизмом очень древней цивилизации? Этот тихий голос давно забытых войн и бедствий, говоривший из глубины веков?»
Теперь он всецело жил за счет охоты, и это значительно уменьшило его дневные переходы. Даже если дичи было много и она не пугалась выстрелов, охота совсем не состязание, где можно торопиться, ведь потом нужно еще освежевать и сварить добычу, а затем, сидя у костра, обсасывать косточки, наполнив на некоторое время желудок, подремать на зимнем холоде у слабо греющего костра.
Кроме того, нужно было строить шалаш для защиты от дождя и снега, в котором можно провести ночь. Следующий день был точно таким же. Книге не было здесь места, даже этому Старому Канону Бездействия. Он не смог бы сейчас читать его. По существу он перестал думать. Он охотился, ел, шел, спал в молчаливом Лесу — похожий на серую тень, скользящую на запад через холодную пустыню зимнего леса.
Погода становилась все холоднее.
Часто худые дикие коты, красивые маленькие твари с пятнистым или полосатым мехом и зелеными глазами, ждали неподалеку от его костра, чтобы отведать остатки его трапезы, и выскакивали с осторожной и хищной свирепостью, чтобы утащить кости, которые он им швырял от скуки. Их пища состояла в основном из грызунов, которые уже погрузились в зимнюю спячку, и, похоже, котам было очень трудно переживать очередное холодное время года.
После того, как он покинул Дом Страха, ему не попадались звери, говорившие вслух или хотя бы мысленно. Никто никогда не трогал и не портил зверье в этих прелестных низменных лесах, которые он пересекал. Возможно даже, что животные никогда не видели здесь человека, не чувствовали его запах. И по мере того, как он все больше углублялся в Лес, он все более отчетливо сознавал необычность того Дома, притаившегося в мирной долине, с необычными подвалами, полными мышей, которые попискивали словами языка людей, его обитателей, обладавших обширными знаниями, наркотиками для извлечения правды и вместе с тем настолько невежественных, что их можно было сравнить разве что с дикарями.