Перед зеркалом Рамаррен остановился. Он показался себе похудевшим, обветренным и, вероятно, постаревшим: насколько, сейчас трудно было сказать. Глядя на себя, он испытывал определенную неловкость. Чем вызвана странная неуверенность в своих силах? Что с ним случилось, что было утеряно?
Рамаррен повернулся и заставил себя внимательно осмотреть комнату. В ней было много загадочных предметов, и только два имели относительно привычный, хотя и несколько чужеродный облик — чашка для питья на столе и книга рядом с ней. Он подошел и взял в руки книгу. Что-то, о чем говорил ему Орри, мелькнуло в голове и вновь исчезло.
Рамаррен не смог прочитать название книги, хотя отдельные буквы напоминали буквы алфавита Языка Книг. Он открыл ее и принялся перелистывать страницы. Листы слева были заполнены — судя по всему, от руки — столбцами причудливых, сложных узоров: религиозные символы, иероглифы, стенографическая скоропись? Листы справа были также исписаны от руки, но буквы там напоминали буквы Книг, буквы Галактического Алфавита. Книга кодов? Однако не успел он толком поломать голову над первыми словами, как дверь бесшумно скользнула в сторону и в комнату вошла женщина.
Рамаррен смотрел на нее с нескрываемым любопытством, беспечно и без страха; чувствуя себя слегка уязвимым, он сделал свой взгляд несколько более твердым и властным, чтобы соответствовать происхождению, достигнутой им Ступени и высокому положению.
Нисколько не смущенная, женщина наградила его ответным взором. Некоторое время они стояли, молча глядя друг на друга.
Она была красивой и стройной, одетой в фантастические одежды. Ее волосы то ли выгорели, то ли были подкрашены. Глаза женщины являли собой темные кружочки, обрамленные белым овалом. Такие глаза были у фигур на фресках Зала Лиги в Старом Городе; фрески изображали темнокожих высоких людей, строивших город, воевавших с Кочевниками, наблюдавших за звездами — Первых Колонистов, землян Альтерры…
Теперь у Рамаррена не осталось ни малейших сомнений в том, что он на самом деле находится на Земле, что он совершил полет. Он отбросил гордыню и инстинкт самозащиты и встал перед женщиной на колени. Для него, как и для всех людей, что послали его в это путешествие через восемьсот двадцать пять триллионов миль пустоты, эта женщина была представительницей расы, которую время и память наделили божественными качествами. Женщина, отдельный индивидуум… однако она принадлежала Человеческой Расе Людей и смотрела на него глазами этой расы, и Рамаррен отдал должное истории, легендам и долгому изгнанию своих предков, встав перед ней на колени и склонив голову.
Затем он поднялся и простер к ней раскрытые ладони в келшакском знаке приветствия.
Она начала что-то говорить. Хотя ему никогда не доводилось видеть эту женщину прежде, ее голос казался бесконечно знакомым; Рамаррен не знал этого языка, однако все же понял сначала одно слово, затем — другое. На мгновение данный факт испугал его своей сверхъестественностью, пробудил опасения, что она пользуется какой-то формой мыслеречи, способной проникнуть даже через барьер несинхронизированного мышления. В следующее мгновение он осознал, что понимает женщину, потому что она говорит на Языке Книг, на галакте, и только ее акцент и беглость речи помешали ему сразу осознать это.
Она уже произнесла несколько фраз, удивительно быстро, бесстрастно и как-то безжизненно:
— …не знают, что я здесь. Теперь скажи мне, кто из нас лжец, ты, не верящий никому. Я прошла вместе с тобой весь бесконечный путь, я спала с тобой добрую сотню ночей, а теперь ты даже не припоминаешь моего имени. Не так ли, Фальк? Тебе известно мое имя? Помнишь ли ты свое собственное имя?
— Меня зовут Агад Рамаррен, — ответил он, и его собственное имя, произнесенное его собственным голосом, прозвучало как-то странно.
— Кто тебе это сказал? Ты — Фальк! Разве тебе не известен человек по имени Фальк?.. Он прежде был облечен в твою плоть. Кен Кениек и Краджи запретили мне произносить при тебе это имя, но мне надоело переступать через себя и играть по их правилам; я предпочитаю играть по собственным. Неужели ты не помнишь свое имя, Фальк? Ах, ты так и не поумнел и по-прежнему таращишься на меня, словно выброшенная на берег рыба.
Он сразу же опустил глаза. Смотреть человеку прямо в глаза на Вереле считалось невежливым, и данный вопрос строго регламентировался различными табу и предписаниями.