Пётр Всеволодович забрал эмалированную белую кастрюлю с чищеной картошкой, побулькал рукой воду, смывая с клубней грязные отпечатки. Пока он менял воду и резал клубни, Ада осматривалась. У печи на тюльке лежала рыжая книга, небрежно раскрытая и перевёрнутая корешком вверх, "Морской волк". Каждый угол в квартире был наполнен книжной пылью. То тут, то там выглядывали с полок или из-за углов журналы по медицине, в коридоре у двери на стуле свалены в груду "Модные страницы", "Моя машина" и старая вечная классика.
- Долго я у вас буду жить? - Ада поднялась с места, вытирая руки вафельным полотенцем и читая очередной корешок. Когда-то на стенах висели картины или фотографии, на их местах остались яркие, не выгоревшие на солнце ровные фигурные отметины. Позже, когда Ада обошла всю квартиру, она нашла подобные и в других комнатах. Не стоило спрашивать об этом, и она не стала. У человека на то могут быть веские причины.
- Две недели я должен буду вести отчёт о твоих успехах и о своих навыках в качестве учителя или наставника. Наверное, со временем ужесточат: две недели слишком мало. А по мне так вообще лучше бы ничего не писать. Как будто день резиновый, а ночь не для сна, - Пётр Всеволодович говорил тихо и беззлобно.
В его словах не проскальзывало недовольства, только какое-то холодное смирение. То, от чего не уйти, как не захочешь. Понимал, что Ада такая же заложница и этого барака, и двора, и улицы, и дружины, и режима, как и все вокруг. Неживые не исключение, пусть и отмучившиеся своё и теперь почившие, всё чин по чину - на кладбище, а живые - страдайте, ваша очередь ещё не кончилась.
Картошка заскворчала. Пётр Всеволодович взял с полки подсолнечное масло, подлил на сковороду и закрыл её крышкой.
- Спать будешь там, - он кивнул на занавеску.
Ада приоткрыла её и заглянула внутрь: небольшая комната с одноместной кроватью. Деревянная, ей лет двадцать, не меньше, такие стоят во многих квартирах. На подушки накинуто покрывало. Картина из "Маленького принца" - змея съела слона, и получилась шляпа. Или слон в змее, кто что увидит. На столе у стены стоял медицинский чемоданчик, с какими раньше ездили врачи на "Скорой помощи". Ещё тетрадь и связанные резинкой несколько ручек. Из-под кровати выглядывали стопки книг.
Вернувшись в кухню, Ада ответила коротко на вопрос об образовании: педагог. Но умолчала о том, её сюда привело. Хотя что скрывать? Всё записано в документах: "Подрывала патриотический дух учеников, участвовала в митингах". Пётр Всеволодович щёлкнул языком и склонил голову набок. Хорош подмастерье. Санитар, как теперь называли врачей и вообще любых медиков.
А Ада, стало быть, ученик санитара. Её отправили по распределению в заселяемый низшими классами "квартал". Чтобы сломать, заставить о чём-то сожалеть или всё сразу? Скоро в некогда элитных квартирах будет жить весь "цвет нации", персоны нон грата, радующиеся своему счастью, но не отдающие себе отчёта, что это и не награда, и не наказание. Если ты человек второго сорта, работай и не высовывайся. И главное - не выходи за пределы "квартала", ширина и длина которого несколько улиц на границе города. Её ни с чем не спутаешь, и зоркий глаз бдит день и ночь за ней. Блатом считается иметь знакомых или родственников, работающих на развозке продуктов. Водители - первый сорт трудяг среди остальных. Чудеса.
- И чему я тебя только буду учить, педагог? - Пётр Всеволодович задал вопрос скорее печи, убирая кастрюлю в нишу, чем Аде.
Он налил Аде стакан холодного молока и отрезал два куска чёрного хлеба, когда картошка поджарилась. Руки тряслись от голода, потому что с утра не удалось полноценно позавтракать, а доведётся ли поужинать - только гадать по разводам на выцветших обоях, как на кофейной гуще.
До вечера они хлопотали по дому: сначала Ада вымыла полы тёплым хлорным раствором, потом сидела в комнате на стуле и наблюдала, как Пётр Всеволодович принимает людей. Одна пожилая женщина, две помоложе и четверо мужчин разных возрастов.
Главная задача - записывать в журнал каждого пришедшего: пульс, возраст, жалобы, лечение и условия проживания. Ещё каждому присваивалась категория: насколько ты полезен обществу. За немощных, больных и старых не особо-то и держались, это Ада знала и без слов нового учителя. Он диктовал ей то, что следует записать, изредка поправляясь: "Это не пиши".
Только одному мужчине выписал на голубом бланке антибиотики, осмотрев ногу и заживающую рану. Ада записала со слов мужчины, что он получил её, когда рушили старый барак под будущую стоянку.
Остальным, как ни упрашивали, что ни говорили, ничто не помогло. Пётр Всеволодович был неприступен как крепость. Он отвечал: "Вы ведь сами понимаете". Они понимали, но пугались мириться с реальностью. Уходили ни с чем: мужчины хмурые, а женщины в слезах. Ада слушала их и листала журнал отчётов за прошлые дни и недели, с интересом изучая записи. В августе почерк вился красивый, ровный, аккуратный, а с начала сентября до сегодняшнего дня - как курица лапой. Строчки плясали и не желали поддаваться ни ручке, ни бумаге, ни людям.