- Завтракаем и собираемся. График не ждёт. В холодильнике колбаса и масло, сделай нам бутербродов с собой. Термос на печке, чай на столе.
Ада закрыла журнал и вышла из комнаты. Как раз отворилась входная дверь, и в коридор ввалилась крикливая бабушка непослушного внука. Она впустила настырный мороз в квартиру, и он невидимой кошкой пробежал внутрь и потёрся о ноги домочадцев, выпрашивая приоткрыть форточку, чтобы вьюга могла погреться у жаркой печи. Ада кивнула гостье и юркнула на кухню.
Пока на скорую руку доедала утреннюю кашу, рассматривала висевшую над столом вырезку из глянцевого журнала. Три девушки на пляже, в купальниках. На одной жёлтый в чёрный горох, вторая в закрытом красном с бантом на спине, а третья девушка в синем, цвета летних гроз. А перед ними море, и белая пена у ног барашками касалась пальцев. Ни покрывал, ни шезлонгов, только шляпка в стороне на песке. Может, они приехали на машине с открытым верхом, сидели в ней в шёлковых развевающихся на ветру шарфиках и смеялись. Дорога впереди бесконечная, как лето, обманывающее обещаниями. Так мама стоит на балконе и машет рукой дочери. Только серпантин ускользает всё дальше и дальше, и так не хочется возвращаться назад. Пусть заветные, беззаботные дни не оборачиваются золотом парков, а небо не оплакивает минувший праздник.
Ада отпила горячий чай и мысленно унеслась в то время, когда они с подругами мечтали уехать на море. Обязательно на машине, хотя прав ни у одной из них не было. Они отбросили от себя тягостные хлопоты составления плана и мечтали, как будут резвиться на берегу, а потом приходить туда и купаться ночи напролёт. И без того несбыточные девичьи фантазии рассыпались вдребезги о бурые скалы яви "квартала", а вырезка символизировала кладбище надежд и планов. И тень отца, канувшего в воспоминания. Все планы на жизнь, как рыба об воду хвостом.
Иногда воспоминания всплывали из глубин сожаления. То, что не забывается даже через непозволительно долгое время. Например, как мама раскладывала карамель по карманам ветровки и ранца, чтобы её девочка, стоя на остановке, вдруг могла обнаружить сладкий клад. Или как папа приходил с работы уставший. Раздевался, ужинал, а потом вытягивал ноги на диване и читал какую-нибудь толстую книгу. Беззаботное время: Ада вертелась юлой на полу с игрушками, а мама готовила на кухне кисель или сливовый компот.
От Варвары Николаевны, крикливой соседки, пахло вином, когда она по привычке с утра зашла проведать хозяев. Наверняка проживающие в городе немногочисленные ценители виноградников Франции или Греции без труда определили бы по запаху: белое это вино или красное. Сухое или полусладкое. Или... Они говорили с Петром Всеволодовичем о каком-то гараже.
Кажется, на третьей неделе проживания у санитара соседка поздоровалась с Адой первой, чем застала её врасплох. А на следующий день недобро посмотрела на папиросы на привычном месте, на кухонном столе, и огорошила: ни пневмония, ни что покрепче тут не в почёте. Ада отодвинула от себя пачку папирос и покачала головой.
Позже на улице, привычно плетясь позади санитара вдоль тонущих в морозе брошенных новостроек, ждущих чего-то, как и люди, Ада подметила тянущиеся от стены к стене тонкие жёлтые трубы. Они дельфинами ныряли в кирпичные стены и выныривали, будто иголки, протягивая за собой газовые нити. Вокруг большинство тротуаров не очищены от снега. Хорошо, что сегодня нет снегопада. Все скамейки засыпаны снегом, не видно и сложенных шин, зима забрала себе всё вокруг, даже детскую площадку.
Петр Всеволодович горбился, хотя его ноша не так уж и велика: чемодан врача "Скорой" - хороша пешая неотложка - синий пуховик с меховым воротником, шапка с неуклюжим маленьким помпоном, потёртые джинсы да зимние ботинки. И всё-таки он горбился. Ещё бы, под таким гнётом мыслей, когда несёшь в очередной дом недобрую весть. В квартиру, в которой живёт надежда, приходит смерть со своей ученицей. В "квартале" живут и не бедствуют, едят вдоволь, работают, но всё-таки доживают.